Евгений Войскунский - Море и берег

— А я и не знала, что у Коли такой веселый друг, — сказала Надя. — Правда, немного хвастливый, — добавила она, смеясь.

— Немного — не считается, — заявил неотразимый Клепиков.

А Николай как бы вскользь заметил:

— Сильные люди — они все немного хвастливые.

Надя взглянула на него искоса — и промолчала. Вечером, когда друзья на рейсовом катере возвращались в Кронштадт, Клепиков сказал:

— Понравилась мне твоя музыкантша. — И подмигнул Николаю: — Смотри, отобью.

Это случилось пятнадцатого июня, в последнее мирное воскресенье. Николай не застал Надю в общежитии и пошел в консерваторию. Он нашел ее в той же комнате, где разыскал тогда, в первый раз. Надя играла что-то быстрое, бурное. На Николая она даже не взглянула. Он подошел сзади, прочел на нотном листе:

— Мендельсон. Скерцо.

И осторожно взял Надю за плечи. Она вскочила с табурета, крикнула:

— Руки прочь!

— Что с тобой? — спросил он изумленно.

— Мне некогда. — Надя враждебно посмотрела на него. — Я готовлюсь к экзамену. И вообще больше не приходите.

— Да что случилось? — воскликнул Николай.

— Хорошо, — сказала она ледяным тоном. — Расскажу.

И рассказала. Вчера, в субботу, заявился к ней неожиданно Клепиков с билетами в кино. Она отнекивалась, но он уговорил пойти. В темноте кинозала стал уверять ее, что жить без нее не может. Она возмутилась: нечего сказать, хорош товарищ. Тогда он нашептал ей в ухо: Николай, мол, на днях хвастал дружкам, что «Надька — его с потрохами»…

— Сильные люди — хвастливые, — презрительно сказала Надя в заключение. — Уходите.

Николай не стал уверять ее, что Васька нагло соврал. Чернее тучи вернулся он в Кронштадт, разыскал Клепикова и, не говоря худого слова, съездил ему по морде. Вышла некрасивая драка — хорошо еще, что Ткаченко вмешался, оттащил Николая прочь.

За драку Николая крепко наказали. Сняли с командира отделения.

А через неделю началась война…

Поздней осенью, после двух боевых походов, лодка Николая встала в Ленинграде на ремонт. Покрытая маскировочной сетью, она на многие месяцы прижалась к гранитному парапету Невы. Большая часть команды ушла на сухопутье. Те, что остались, сами окоченевшими от мороза руками ремонтировали лодочные механизмы. Голодная блокадная зима. Хмурым январским днем Николай переходил Неву неподалеку от моста лейтенанта Шмидта. Возле проруби он увидел Надю. С трудом узнал ее, страшно исхудавшую, с головы до ног закутанную поверх пальто в серый платок. Она опускала в прорубь ведро на веревке. Николай подошел, молча забрал у нее ведро. Она испуганно посмотрела на него, а узнав, сказала негромко:

— Не трудитесь. Я сама.

Николай отвел ее руку. Вытащил из проруби полное ведро и понес его в Надино общежитие. Она медленно шла за ним, и снег поскрипывал под ее старыми валенками.

На следующий день он пришел к ней, положил на стол три куска сахару и ломоть хлеба, черного и тяжелого, как глина.

Была бомбежка. В квартале, где жила Надя, упала бомба. Сразу после отбоя тревоги Николай кинулся в общежитие. Надина подруга сказала, что Надя на дежурстве в МПВО. Он разыскал ее в каком-то дворе — она с другими девушками таскала носилки со щебнем, откапывала засыпанное взрывом бомбоубежище. Увидев Николая, она молча прижалась к нему и заплакала.

Всю зиму он делил с ней свой скудный паек. А в июне лодка ушла в море и вернулась только через полтора месяца. Николай шумно ворвался в общежитие, на груди у него поблескивал новенький орден Красного Знамени…

Весной сорок третьего они поженились. Николай уже был тогда знаменитым на Балтике гидроакустиком, в Ленинграде даже почтовые открытки выпустили с его портретом.

Дочь родилась, когда Николая уже не было в живых. Долго ждала Надя. Все не верила, не верила…

Потом опять появился Василий — остепенившийся, солидный, грудь в орденах. Надя указала ему на дверь. Но Клепиков был терпелив и упрям.

И Надя сдалась. В сорок седьмом вышла за него замуж.

Все это Лев рассказал мне на другой или на третий день, а тогда, вернувшись, мы увидели его хмурым, насупленным. Надя сидела рядом с ним и горько плакала. Лев одолжил у меня денег и купил плитку шоколада. Мы все пошли к Наде.

Мичман Василий Клепиков лежал на диване и читал газету. Это был видный, несколько располневший мужчина с благородной сединой на висках. Он встал и как-то оторопело воззрился на Льва. Потом улыбнулся и протянул ему руку:

— Ну, здравствуй, Лев Пушкарев.

Но Лев, не отвечая и не приняв руки, подошел к девочке лет тринадцати, которая сидела перед пианино и играла гаммы. Молча положил на пюпитр шоколад, молча погладил ее, недоумевающую, по русой голове.

Надя предложила выпить чаю. Лев отказался и попросил показать открытку с портретом Николая. Долго смотрел он на этот портрет.

— Можно взять? — спросил он наконец.

— Возьми, — сказал Клепиков.

— Нет, — сказала Надя и забрала у Льва открытку.

Клепиков снова лег на диван и взял газету. Лев буркнул Наде: «До свидания». Затем, густо покраснев, попрощался с Майей за руку. И ушел.

Помню, на другой день он завел тетрадь в роскошной синей обложке и стал записывать в нее все, что знал о брате. Стараниями нашего замполита в бригадном музее появилась большая фотография Николая Пушкарева с соответствующей подписью.

Месяца через два мы с Костей демобилизовались. Прощаясь с нами, старший матрос Пушкарев, только что назначенный командиром отделения гидроакустиков, взял фотокарточку, на которой мы были сняты втроем, и надписал на обороте прямым крупным почерком: «Дружба — это, по-моему, навечно».

Я совершенно убежден, что из этой фотокарточки никого и никогда не придется вырезать ножницами.

За углом, возле ярко освещенного подъезда кинотеатра, контр-адмирал вдруг приказывает остановить машину. Приоткрыв дверцу, он окликает негромко:

— Ирина!

Девушка только что смеялась. Испуганно обернувшись, она щурит карие глаза и, увидев контр-адмирала, спешит к машине. Ее спутник, высокий ладный курсант, молча отдает честь.

— Ой, папочка, я думала, ты сегодня позже приедешь…

Она говорит это без улыбки, — скорее, озабоченно. Она нарядна и слегка смущена. Полные губы подкрашены, в ушах — брызги каких-то серег, которых контр-адмирал никогда прежде не видел. Пахнет духами.

— Понимаешь, сегодня идет чудная картина, жалко пропускать… Папа, ты согреешь себе чай? Печенье в буфете слева. Сыр — в холодильнике…

Он кивает. Ему неприятен ее извиняющийся тон.

— После кино — сразу домой, — говорит он и захлопывает дверцу. Машина трогается.

«Могла бы хоть последние дни посидеть дома, — с невольным раздражением думает контр-адмирал. — Специально пораньше выбрался сегодня… И вот ведь удивительная штука: как эти курсанты всюду поспевают?.. Н-да. Нравятся девушкам курсанты».