Лев Кассиль - Том 3. Линия связи. Улица младшего сына

– Гляди, – сказал Володя и поднес фонарь к каменной стене.

Поднял свой фонарь и Ваня. Приятели склонились к буквам, которые были глубоко вырезаны в белесоватом камне-ракушечнике, но от времени сильно повыбились.

– Где же ты тут про себя-то нашел? Разве это буква «В»?

Володя молчал. Теперь, при свете фонаря, он уже и сам разглядел, что там вместо буквы «В», почудившейся ему в прошлый раз, была коряво вырезана на стене буква «Н», по краям осыпавшаяся. Но все же, все же Ваня мог теперь убедиться, что в остальном он не ошибся. Да и Ваня сам стоял пораженный. Уже десятый раз он читал, шевеля губами, надпись на стене:

Н. ДУБИНИН, И. ГРИЦЕНКО

– Володя, – вдруг тихо проговорил он, – глупые мы с тобой оба. То ж не про нас написано, где ж наши головы раньше были? То же мой папа да твой расписались. Они ж тут, когда была гражданская война, от белых скрывались. Они ж тут партизанами были. Вот видишь: И. Гриценко – значит Иван Гриценко, батька мой, а это видишь – Н. Дубинин, то дядя Никифор, папа твой. Понял ты теперь?

– Это они тут воевали? – задохнувшись от волнения, переспросил Володя.

– Ну ясное дело, что тут! Мне папаня как-то говорил… Да знаешь, он рассказывать не любит у нас. А в штольни эти никто не ходит. Тут где-то похоронены белые… ну, которых тогда поубивали в бою… Так, знаешь, всякие сказки ходят…

– Мы сейчас пойдем и расскажем, что видели, – предложил Володя.

– Навряд ли стоит, – возразил, подумав, Ваня. – Нам же сюда ходить не велели, приказывали, чтобы никогда не лазили.

– Нет, все-таки лучше сказать.

– А не выдерут?

– Ну вот еще, бояться… А разве тебя дерут?

– Не… В этом году еще ни разу, – припомнил Ваня.

– И меня тоже нет. Ну, бывает, когда мама очень уж на меня разозлится, так, случается, поддаст разок.

– Нет, лучше никому не скажем! – сказал Ваня мечтательно. – Тут не в том дело, что заругают, а пусть это у нас с тобой тайна такая будет. Мы про то никому не скажем, а сюда с тобой ходить станем, играть тут будем.

– Идет, – согласился Володя. Он помолчал, потом добавил: – Нет, я все-таки, когда папу увижу, все у него выспрошу. Я уж у него сколько раз расспрашивал, а он все: потерпи маленько, подрастешь – все расскажу. Вот он скоро придет из плавания в Мурманск, а мы с мамой туда поедем. Я у него там все выпытаю.

– А до того – никому ни слова!

– Никому.

– Смотри!

– Будь уверен.

– Уговор?

– Могила.

Желтоватый свет фонаря, сливавшийся с голубоватыми проблесками, сочившимися сверху, с поверхности земли, призрачным, двухцветным сумраком заполнял подземелье. Ни звука не доносилось сверху. Слышно было, как курлыкает пронырливая вода, сочась через расщелины камня. И долго, сдвинув фонари, наклонив головы к стене, стояли мальчики в подземной шахте, еще и еще раз вглядываясь в надпись, вырезанную в камне, – знак боевой, таинственной и прекрасной молодости их отцов.

За серыми диабазовыми скалами, за лысыми сопками показался вдруг кончик мачты. Издали можно было подумать, что по скалам и сопкам, плавно скользя, движется влекомый странной силой шест. Но люди на берегу зашевелились; вглядываясь, показывая друг другу пальцами, все подались поближе к деревянному настилу пирса, зашумели, переговариваясь. И Володя понял, что это показалась за скалами мачта корабля. Длинный узкий флаг развевался на ней, подхлестнутый холодным северным ветром.

И под этим флагом плыл отец.

Через короткое время теплоход должен был показаться из-за поворота.

Приближался давно ожидаемый час встречи.

Уже четыре дня, как Евдокия Тимофеевна с Володей приехали в Мурманск. И без малого месяц прошел с того воскресенья, когда Володя и Ваня разглядели в подземелье Старого Карантина каменную зарубку о партизанских годах своих отцов.

Весна в Мурманске еще только начиналась. Весна осталась там, далеко отсюда, на знакомых берегах теплых морей. Там уже все было зелено, солнце светило и грело совсем по-летнему, а когда поехали, лето словно начало отставать от поезда. С каждым днем путешествия становилось холоднее. В Москве, где надо было пересаживаться и ехать на трамвае с одного вокзала на другой, лил холодный дождь. Мама велела застегнуть пальто на все пуговицы и замотала Володе голову теплым платком. Народу в трамвае было очень много. Как ни продирался к стеклам Володя, разглядеть ему ничего не удалось, тем более что мама укутала его чуть не по самые глаза. Так Володя и не разглядел Москвы.

В Петрозаводске, где он отпросился у матери сбегать с одним моряком на станцию за кипятком, стояли холодные, серые лужи. В них отражались сосны, мрачные, как будто зазябшие и не совсем еще проспавшиеся. А тут, в Мурманске, на теневой стороне сопок еще лежал снег, небо было по-зимнему бледным, а перед закатом приобретало какой-то странный серебристый отлив, переходивший в нежно-розовый тон. И на небе этом редко вырисовывались казавшиеся черными ели. Днем земля раскисала, и грязь хватала за ноги, стаскивая новые галоши, купленные Володе Евдокией Тимофеевной, а утром почва отзывалась на каждый шаг с кованой звонкостью, и белые скорлупки легко ломались над лужами, которые под коркой льда оказывались пустыми, словно их за ночь успели до дна выпить заморозки.

Однако оказалось, что это все-таки не настоящая Арктика, челюскинцы жили на льду не тут.

Каждый день мать ходила в порт справляться, когда придет теплоход «Леонид Красин», на котором плавал отец. Остановились в общежитии порта, где съехались семьи и других моряков из команды теплохода. Корабль возвращался из заграничного плавания. Из такой дальней дали, из тех стран и морей плыл отец, что и Ваня Гриценко еще не учил по географии, а Валентина хотя и учила, но знала еще нетвердо… Теплоход ждали со дня на день. И вот наконец в конторе порта сообщили, что «Леонид Красин» прибывает завтра в полдень.

Уже с утра в порту на стенке, где швартуются для выгрузки суда, возвращающиеся из дальнего плавания, собрались семьи моряков, местные и те, что приехали издалека, чтобы провести вместе со своими мужьями, отцами и сыновьями короткие дни моряцкого берегового роздыха.

Володя продрог на ветру, хотя одет он был тепло и старался укрыться от порывов нордового ветра за спиной матери. Уже год почти не виделся он с отцом. Мальчик и прежде всегда скучал по отцу, когда долго не видел его, а уж теперь было о чем поговорить с ним. Володя твердо решил, что непременно попросит отца рассказать ему о гражданской войне, о партизанах старокарантинского подземелья. Да и кроме этого, у Володи накопилось немало вопросов, которые он мог разрешить только с отцом.

Теплохода все не было. Володя уже давно приставал к матери, чтобы она еще раз сходила в контору и узнала, почему до сих пор нет «Красина». Он вставал на цыпочки, вытягивая шею, чтобы первым увидеть, когда появится мачта корабля за сопками.