Лев Кассиль - Том 3. Линия связи. Улица младшего сына

Значит, отец вернулся! Снизу уже доносился его голос. Жильцы жаловались ему на Володю. Говорят, что в подобных случаях хочется провалиться сквозь пол. Володе же, наоборот, хотелось проскочить сквозь потолок, который сейчас был гораздо ближе к нему, чем пол. Но бедняга только замер на своей стремянке.

– Опять набезобразничал? – загремел в темноте отец. – Где ты тут хоронишься?

– Я, папа, здесь.

– Это тебя куда там занесло?

– Папа, я потом тебе все объясню… Я только сейчас, я только пробки починю…

– И слезать не смей, пока не исправишь! Нашкодил? Теперь сам налаживай. Давай я тебе посвечу.

И снизу ударил в угол воронкообразный луч карманного фонарика. Он выхватил из темноты две перепачканные руки, которые вертели фарфоровые пробки на щитке предохранителя.

Минуты через три во всех комнатах на обоих этажах вспыхнул свет, и перепачканный, сконфуженный Володя медленно сполз со стремянки.

Отец пошел в залу, чтобы посмотреть на место катастрофы, Володя поплелся за ним, предчувствуя, что главный скандал еще впереди.

Никифор Семенович вошел в залу, поглядел на лужу, растекавшуюся возле стола, на подгоревшую скатерть, взял в руки еще пахнувший горелой резиной мотор.

– Как же это ты его включал? – поинтересовался он. – Прямо от штепселя? Умник! А трансформатор? Звонок-то ведь через трансформатор ставят, а ты напрямую соединил. Вообще, Володька, давай все-таки условимся раз и навсегда, чтобы ты таким самостоятельным не был. Вот будешь проходить в школе физику, станешь учить электричество, тогда уж и орудуй. Эх ты, изобретатель, шут тебя возьми!

Володя молчал. Так вот оно в чем дело! Ну кто ж его знал, этот трансформатор!..

Отец подошел к тумбочке. Прислушался, наклонился и присвистнул:

– Фью-yl Что-то у нас сегодня все не так – и часы стали!

Он поднял хронометр, потряс его, приложил к уху.

– Стоят. С двадцать седьмого года, не стояли, как я со сверхсрочной пришел. Володька, твоих рук дело?

– Папа, ты не беспокойся, – сказал Володя, – они сейчас же пойдут. Я давно уже в них разобрался. Просто я из них на минуточку вынул одну шестереночку. Она мне в моторе была нужна.

– Вынул? Ты что, в своем уме? Ну, хватит, Владимир! Я терпел, терпел, да и кончилось мое терпение. Чтоб сейчас же все эти твои крючки, закорючки да проволоки разные, весь этот хлам твой – вон отсюда! И если хоть что появится, я сразу же в помойку! Слышишь?

– Ну вот, довел отца! Так и знала, что когда-нибудь доведет, – сокрушалась Евдокия Тимофеевна.

– Папа, я больше никогда не буду.

– Не будешь, потому что не с чем будет. Чтоб завтра ничего здесь этого не было! Давай сюда шестеренку… Вот. И завтра утречком отнесешь вместе с хронометром часовому мастеру на углу, и, если не починит, – лучше ты мне на глаза не попадайся! Так и знай!

Володя положил злосчастную шестереночку возле молчавшего хронометра.

– Папа, ты дай, я только попробую… Я же знаю как!

– Вот я тебя раз навсегда от этого хвастовства отучу, чтобы ты не брался, за что тебе не положено!.. На, бери, ставь!.. – Отец в сердцах подтолкнул концами пальцев хронометр к Володе. – Ну, принимайся, а я погляжу. Тоже мне – точная механика!

– Папа, ты только не кричи на меня, – остановил его Володя, – потому что, у меня и так руки трясутся, а тут еще ты…

Володя раскрыл ножичком обе крышки хронометра, потом осторожненько поставил шестеренку в пустовавшее гнездо, подвинтил шурупчик, приладил зубчатое колесико, слегка подул, протер запотевший металл концом чистой тряпочки, тряхнул хронометр.

Колесико слабо двинулось, пружинка вздулась, опала, и все опять замерло. Володя еще раз потряс хронометр, поковырял ножичком колесико… Механизм оставался неподвижным. Часы не шли. Володя почувствовал, как у него начинают жарко чесаться набухшие мочки ушей. Он еще ниже склонился над хронометром. Но как ни тряс он и как ни дул и ни вертел – часы не шли.

– Вот теперь и видишь сам, что обещаниями швыряться не надо, – проговорил отец, махнул рукой и пошел в другую комнату, сам огорченный, потому что ему в эту минуту очень хотелось, чтобы Володя справился с хронометром и сдержал свое слово.

Володя отказался от ужина. Как ни звал его отец, как ни уговаривала мать, он сидел за своим столиком и тоненькой проволочкой старался расшевелить оцепеневший механизм часов.

Пришла из Дома пионеров после спевки Валентина. Она узнала от домашних о происшествии и тихонько вошла в залу. Володя, обернувшись, метнул на нее недобрый взгляд и сжался весь, приготовившись выслушать колкости. Но Валентина не хотела дразнить брата: она хорошо понимала, каково ему сейчас.

– Вова, хочешь, я тебе сюда чайку принесу? Мама сухари ванильные купила.

– Не хочу я!

– Зря ты мучаешься, раз уж видно, что не выходит…

– Уйди ты, Валентина… Я тебя честно прошу: уйди!

– Ну, пожалуйста, только без психики, – обиделась Валя.

Володя швырнул в нее линейкой.

– Не трогай ты его, – тихо посоветовал отец. – Ему хочется свое доказать. Ну и пусть помучается.

– Гордый, принципиальный, не приведи бог, – согласилась мать.

И, Володю решили оставить в покое, чтобы не мешать. Он слышал, как убрали посуду со стола, как потушили свет. Потом все в доме затихло. Володе смертельно хотелось спать. Рот у него разлезался во все стороны от зевоты, а глаза, наоборот, было очень трудно держать открытыми, они сами собой смыкались. Но Володя упрямо сидел над хронометром, отвинчивал и ставил снова на место колесики, тряс часы, прислушивался.

Часы молчали. Вместо их тиканья уши Володи начинали улавливать какой-то ноющий, слегка звенящий гул. Он прислушался, но кругом стояла тишина. Первый раз в жизни Володя бодрствовал в такое позднее время. Он посвящался в неслышные тайны ночи, обычно скрытые от него сном… В полу и стенах, в филенках шкафов возникали какие-то блуждающие трески, от которых Володя вздрагивал. Слышалось сильное – на всю квартиру – дыхание отца. Что-то пробормотала во сне Валентина. Издалека ветер принес свисток паровоза. Где-то в море прогудел пароход… И, чем больше прислушивался к тишине Володя, тем явственнее становился звенящий гул. И не сразу понял сморившийся мальчуган, что это звенит у него в ушах, что это тихонько ноет его затекшее от долгого сидения тело. Так вот что значат, когда люди говорят: все кости гудут…

Но он все сидел и сидел, разбираясь в мелкоте часового механизма. Уже стало голубеть за окнами, и неприятной, чахлой желтизной наполнился свет электрической лампочки, прикрытой газетным колпаком, на котором проступило паленое пятно. Володя в сотый раз перебрал колесики, попробовал все шурупы, опять поставил шестерню на место, прислушался. Хронометр слабо тикнул и снова замолк. И Володя уронил голову на стол.