Лев Кассиль - Том 4. Ход белой королевы. Чаша гладиатора

А как известно, место, где хоть бы раз пришлось переспать ночь, кажется наутро обжитым. Но все же это был пока еще полуостров. Небольшая узкая гряда, шедшая от возвышенности, еще соединяла холм с «большой землей». А как указано в учебнике географии, лишь часть суши, со всех сторон омываемая водой, зовется островом… И все с нетерпением ждали, когда вода зальет перемычку и совсем отрежет школу.

Только Пьеру сперва почему-то не понравилось на полуострове. Может быть, потому, что классы-спальни с койками, стоявшими в ряд, напоминали о дортуарах приюта…

На третий день после переселения, как ни старались учителя сохранить обычный порядок, никому уже не сиделось за партами. То и дело в тех классах, которые были обращены окнами к оставшейся перемычке, ребята приподнимались, тянулись с места, старались заглянуть, как там вода…

– Грачик! Ступина! Чего вы там не видели? – удивлялся Глеб Силыч, ведший урок в шестом классе. – Вы что, на воду еще не нагляделись? Сидите спокойно. Не понимаю, что вам не сидится сегодня. Кажется, уже переехали, перебрались, так все равно, кругом же вода. В конце концов, что изменится оттого, что вон та полоска земли уйдет в воду? Ведь отпуска на берег я уже отменил позавчера.

Но и этот день прошел еще на полуострове. Несколько раз вставал ночью Сеня, тайком выглядывал в окно. Нет, полоска земли еще тянулась от берега к школе. Оставалось совсем немножко, метра полтора, когда перед рассветом Сеня снова высунулся в окно, чтобы посмотреть. Но дежурный Витя Халилеев велел ему немедленно вернуться на койку и не мешать всем спать. А когда проснулись наутро…

Остров! Настоящий остров! Школа стояла на островке. Перемычка уже целиком ушла под воду. Со всех сторон была вода. Она плескалась за окнами, ветер гнал легкую рябь, и мраморные отблески бежали по стенам и потолку класса.

А через два дня Ремка Штыб выловил первую рыбу. Повезло парню. На простую муху, насаженную на заостренную проволочку, он выудил какого-то малька. Все ходили в шестой класс смотреть эту маленькую рыбешку.

И Ремка Штыб был героем дня.

Еще до переезда у Сени состоялся разговор с Ремкой и Пьером. Он был примерно такой.

– Ребята, – заявил Сеня, – вам, надеюсь, говорили… Я назначен вас подтягивать.

– Прямо уж! – протянул Ремка.

– Да. И вам придется нажать. Я помогу.

– Уж сейчас!

– Не хотите – не надо. Но имейте в виду, в команду вас не поставят иначе.

– Стой! Это уже не тавэ!

– Ну, тогда не валяйте дурака.

– А, Пьерка? – Ремка повернулся к своему приятелю. – Пойдем навстречу? Пожалуйста? Куда? – не понял тот.

– В том-то и штука, что не подашься никуда, – ответил Ремка сердито. – По занятиям выровняться велят. Потеть придется. Ясно?

Пьер кивнул. Неизвестно, как по русскому языку успевал Пьер, но тот дурацкий, тарабарский язык, которым изъяснялся с ним Ремка, он уже постиг полностью.

– Закэ, – сказал он пренебрежительно, что означало: «законно».

– Поке, – заключил Ремка, прощаясь.

Постепенно устраивался быт островитян. С берега перевозили на большой лодке-дощанике обед в огромных кастрюлях, судках и термосах. Дежурные девочки под руководством Ирины Николаевны разогревали его на кухне. Домашние задания они теперь были не совсем домашние, а тоже школьные, классные – готовили сообща. И ребята заметно подтянулись. Только с Ремкой Штыбом не было сладу. Он не являлся на занятия. Сидел с самодельной удочкой, свесив ноги наружу, на подоконнике, там, где вода подходила к самым стенам школы. Да и Пьерку он подбивал, чтобы тот не занимался. Сколько ни бился с ними «общественный репетитор», как назвал шутя кто-то из учителей Сеню, – у обоих, и у Пьерки и у Ремки, еще красовались в дневнике двойки по математике и по русскому. Иногда хотелось уже плюнуть на все и отказаться.

– Не стану я вас больше подтягивать! – заявил в сердцах Сеня. – Не могу я вас силком тащить. Не хотите – не надо, получайте очередную пару.

– Ну и тю-тю кубок Тулубея! Увезут его – будь здоров! – насмехался Ремка Штыб.

– Да если нас нет – кубок адье! – спешил поддакнуть Пьер.

– И если будешь очень артачиться, – угрожал Ремка, – так мы мигом Ксанке скажем, что ты отказываешься выполнять пионерское поручение. Слушай, Сенька, ну чего ты, правда, зря с нами время тратишь? Ты нам лучше реши задачку, когда контрольная будет, подсоби, и все будет в порядке. И сочинение, когда будет. Все от тебя самого зависит.

А Ксана спрашивала то и дело: – Ну как они у тебя, двигаются?

– Я сам бы их двинул! – угрюмо отвечал Сеня.

– Смотри, Грачик, мы на тебя рассчитываем. Они же такие невыдержанные, что на тебя вся надежда. Имей в виду.

Через несколько дней на лодках команду участников эстафетного бега стали возить на берег для тренировки. Иногда приходил смотреть на подготовку к соревнованиям Незабудный. Присаживался на скамеечку, смотрел внимательно и частенько досаждал советами физкультурнику Дмитрию Антоновичу. Не сиделось старику на месте. Он все вставал, что-то собираясь заметить, сам на себя сердито махал рукой, садился, но через минуту не выдерживал опять:

– Тут, виноват, надо бы ему рывок чище отработать!

На лодочную станцию привезли новенькую легкую, пустотелую, как мандолина, верткую байдарку. И Сеня теперь под руководством Дмитрия Антоновича тренировался ежедневно, так как для этого не надо было ехать на берег. Байдарку разрешили каждый день пригонять к школе.

Тут и объявился снова Махан. На время он куда-то исчезал, и все надеялись, что он теперь совсем уже сгинул после позорного столкновения с Сеней и Незабудным… Но, подобно тому, как разлившаяся вода иной раз приносила то пустую полузатонувшую жестянку, всплывшую где-то на пустыре, то дохлого суслика, то расколотое корыто, то еще какую-нибудь дрянь, так и Славку Махана неожиданно принесло на берег водохранилища. На земле ему уже, видно, не было подходящего места. Нашлось у воды.

Когда-то Славка Махан служил две недели в Николаеве на пристани, в память чего постоянно носил полосатую тельняшку, широченные матросские клеши со вставными клиньями по шву и всем показывал вытатуированный на руке якорь. Людей, знакомых с пристанями и лодками, в Сухоярке было еще очень мало. Пришлось принять услуги Махана. Он стал работать на лодочной пристани. Известие, что Артем Незабудный пожертвовал свой драгоценный кубок в качестве приза для пионерской эстафеты, Махан принял по-своему. – Темнит старик. Свой припрятал, второй выдал, чтобы отцепились, чтобы разговора не было. Хитер. Да не хитрей меня…

Пытался он завести снова разговор на эту тему с Пьером. Начал издалека, подходил осторожно: ну как, мол, дедушка пристроил капитал? И тому подобное. Но в школу Махана не пускали, а на берегу подробно поговорить не удавалось: сразу появлялись ребята, и в первую очередь тот же Сеня. Приходилось прекращать разговор. Махан возненавидел почему-то особенно Сеню. То ли он еще не забыл, в какой постыдной позиции видели его именно из-за этого пионерчика, который всюду совал свой нос и едва не заставил поплатиться таковым Махана. То ли он чуял, что Пьер постепенно начинает догадываться, что большая, справедливая и решающая сила не на стороне Ремки и Махана, а на стороне маленького, на вид тщедушного Сени.