Лев Кассиль - Том 4. Ход белой королевы. Чаша гладиатора

Но здесь, в буфете Дворца шахтера, по-прежнему встречались вечерами вышедшие на пенсию, но еще пошумливавшие старики шахтеры.

Сдвинули столики. Артема Ивановича усадили на почетное место, в центре. И пошел большой, хороший разговор.

– Так, – сказали старики и выпили все враз. – Значит, вотрь сянте, говоришь? Ну, нэхай так. Сянте так сянте. Будем здоровы!

Хорошо. Значит, выпили по-французски. «Вотр санте. Ваше здоровье!» По-немецки уже пили: «Прозит!»

Теперь все налили себе кружки сызнова.

– Ну, в Италии, чай, был? – спросил старик Зелепуха. – Давай же выпьем тогда и под итальянский разговор. Это как будет?

– У них, у итальянцев, пьют таким манером, – объяснил Артем, – сперва, стало быть, нальют и говорят: «Салюте!» А потом встают и друг дружку издаля приветствуют: «Чин-чин». Вроде как бы, мыслится, чокнулись.

– Вот и хорошо, выпьем чин-чином, – подхватил Зелепуха.

Все шло отлично. Старики были довольны.

– Культурно сидим, – говорил кто-нибудь из них время от времени. Не раз, конечно, за этот вечер вздохнули старики, вспоминая тех, кто уже давно выбыл из числа посетителей Подкукуевки и либо лежал на погосте, либо почил где-то в братских могилах, либо сгинул без вести в годы войны. Понурив седые головы, помянули старики и многих сыновей – своих и чужих, не вернувшихся домой, война поубивала…

И смолкали все. Кто осторожно слезу выковыривал из морщины, кто медленно ставил перед собой тяжелый, добела стиснутый кулак на столешницу.

Незабудный заметил, что у многих горняков на почетных мундирах рядом с трудовыми медалями и орденами красуются ордена боевой славы, партизанские медали. Приподнял пальцем на груди у Перегуда одну такую. И о каких только удивительных делах, о каких походах неслыханной дерзости – и о смелых рейдах, оглушавших оккупантов, и о безмолвной муке окружения, когда любой шорох мог привести к гибели, и о добровольном неистовом труде на подмогу фронту – обо всем пересказали в этот вечер Незабудному старики под давно уже не кукующей деревянной зозулей. Они побуждали друг друга к рассказу, сами же перебивали и снова, как говорится, «делали подставу» для разговора. Только и слышалось:

– А ты расскажи ему, Павло, как наши хлопцы у них генерала кончали и весь штаб с адъютантами… Чего ты головой крутишь? Ведь ты, черт старый, сам тогда им штаб запалил зажигательной полбутылкой. Так все и полыхнуло…

– Да что про то!.. Ты лучше вот что… Помнишь, как пехом с тобой тысячу километров, а то и поболе топали через фронт. И все ночью. Днем где заховаемся, а как стемнеет – ходу! С нами еще человек шесть было. Пооборвались все, наголодовались – это жуткое дело! Чуть не голяком, и кости наружу торчмя торчат. Кто вовсе босый, а кто на одну ногу обутый, а с другой товарищу обужку дал. Чтоб хотя на одной топал. А все же до своих продрались.

– Нехай кто про жинок наших скажет! Как они с малыми ребятами мыкались по эвакуациям. Как за тем Уралом руки себе морозили. Танки в нетопленных цехах собирали. А стужа такая, ветер сибирский… До того мороз, что поверишь, Артем, какую, бывалочи, железку ни хватишь, так шкура с пальцев начисто и слазит. К железу как прикипает… А рукавиц не хватало. Живым мясом брали. – А лучше спытай у Миколы Семибратного, как он в платяном шкафу, проще сказать – в гардеробе, три месяца жил, на манер той моли, чуть от нафталину не задохнулся… Он в хате одной сховался, как на разведку ходил. А в ту самую хату немецкого полковника жить поставили. Ну и попал наш Микола Васильевич. У двора часовой день и ночь. Ходу уже никуда из хаты. Хата, спасибо, большая, три горницы, так полковник за стенкой в одной, а Микола наш в другой. Хозяин был свой, наш человек. Оборудовал в шкафу все, как полагается. Ведерко с крышкой приладил там. Ну конечно, кормил чем мог. Днем, когда полковник в штабе своем, Микола из шкафу выходил, вентиляцию шкафу и себе променаж делал по горнице… Ну, после, конечно, они того полковника самого же кончили и в шкаф заместо Миколы определили.

– И про то, как восстановляли после шахту у нас. должен знать! Вентилятор взорванный был немцами. Так мы, веришь, в противогазах работали, чтобы как скорее дело наладить. Более десяти часов на-гора не выходили.

– Да, друг, досталось нам тут… На голом месте сызнова жизнь заводить пришлось. Но корень-то наш никому уже не вырвать. Нет. Он глубоко пущен. Вот и пошел, пошел снова в рост. Сам видишь…

– О, Артем, то еще не диво, что тебе сказывали… А вот, веришь, по двести пятьдесят граммов хлеба было… да какой там хлеб, отруби да жмых. И вот, веришь, по двенадцать часов кряду рубили. Тут еще тогда от Ленина комиссар приезжал.

– Да тю, сдурел ты! То же в двадцатом году было, как белые шли.

– Ой, твоя правда, трохи заблукался…

Потом пришел знаменитый вожак комплексной бригады, знатный шахтер, депутат Верховного Совета Никифор Колоброда. А с ним и ребята из его бригады, державшие уже второй год знамя по всей округе. Это было замечательное содружество, как они сами себя называли, – коллективноопытники. Они действовали по правилу: лучшее от каждого – коллективу, лучшее от коллектива – каждому. Таков был их девиз. Они раз навсегда покончили со старым профессиональным скрытничеством, когда один таил свой рабочий секрет, свою трудовую хитринку от других. У них все шло в общий котел. Кто был послабее, тот учился у более сильных и опытных. А сильный перенимал то, в чем был сам слабей ученика. Проходчики, забойщики, крепильщики работали сообща, помогая друг другу, делясь каждой находкой, всяким новым соображением. Комплексная бригада Колоброды работала уже в счет шестидесятого года, на несколько лет перевыполнив все годовые задания. Так рассказали Незабудному старики.

– Знакомься, Артем… Депутат наш. От нас выбранный. Можно так сказать, член самого правительства…

А Незабудный смотрел на сравнительно невысокого и не так чтобы уж очень плечистого, хотя крепко скроенного, сутуловатого человека, с маленьким красным эмалевым флажком на лацкане, смотрел и думал: «Вот уже в счет шестидесятого года дает, а я никак свои долги за восемнадцатый год заплатить не могу, и вовек мне не рассчитаться…»

Еще теснее сдвинули столы и снова налили кружки пивом. Но Колоброда, уважительно поприветствовав новоприбывшего, поздравив его с приездом, застенчиво отказался от новой кружки. Он объяснил, что у него дома семейный праздник и дочка обидится, если отец не придет вовремя…

– Я ведь, папаши, не имею привычки злоупотреблять, – смущенно отнекивался Колоброда.

– А ты не зло употребляй, а добро употребляй! – наседали старики.

– Мне, отцы, сегодня еще и подзаняться надо. Чертежик один… А тут примешь сверх нормы, ну и сморит тебя… Так что не поимейте на меня обиду…