Лев Кассиль - Том 5. Ранний восход. Маяковский – сам

– Это у тебя тут что, цветок был нарисован? – спросил он Киру.

– Нет, это пионерский костер, – призналась она.

– Гм!.. Пламя, конечно, не вполне удалось передать. Знаешь, Кира, мы лучше заклеим его чистой бумажкой, а на ней я, может быть, попробую нарисовать то, что ты хотела. Ладно? А клейстер совсем засох… Женьча, пойди с Надей и помоги ей разогреть. Тут дела-то уж не так много.

– Ой, проберут меня завтра на линейке! – вздыхала Кира.

Она смотрела на него с такой надеждой на спасение, что ему захотелось как можно скорее утешить ее, подбодрить:

– Ничего, не проберут, посмотрим еще! Ты, главное, не огорчайся заранее.

– Ведь тебе, наверно, некогда, тебе заниматься пора?..

– Ну, это уж там мое дело. И, кроме того, у меня только два примера еще не решенные, а остальное все сделано.

И Коля принялся за дело. Сначала его немножко стесняло, что Кира смотрит через плечо, хотя и отворачивается все время, делая вид, что не собирается «глядеть под руку». Но потом Колей постепенно овладело то состояние, которое находило на него, когда он принимался рисовать что-нибудь очень для него важное и дорогое. И он забыл уже о том, где он рисует и для кого. Замыслы, один другого интереснее, всплывали у него в голове, и он уже хорошо представил себе, какой общий вид должна иметь стенная газета, лежащая сейчас перед ним еще в форме двух склеенных белых листов ватмана. Вдруг почему-то вспомнились слова вожатого Юры о язычке великого пламени, о нерушимом строе Пионерии. Все это облеклось в какие-то мысленно увиденные им рисунки. Он уже не замечал Киры, которая ходила на цыпочках позади него, махала руками на Женьчу и Надю и шипела: «Тсс!» Им владело сейчас только одно целиком его полонившее желание: вот здесь, на этом пространстве белой бумаги, изобразить то, что он увидел сейчас в своем воображении, изобразить как можно лучше. Изредка лишь отрывался он и, не глядя, протягивал назад руку со склянкой, коротко говоря: «Воды», или: «Клей», и снова склонялся над столом.

Зато когда он вдруг выпрямился и позволил всем стоявшим поодаль от него и не рисковавшим приблизиться подойти к столу, общий вздох восторга и изумления пронесся по комнате. Какая это была красота! Название газеты «Пионерская ракета» Коля нарисовал на фоне ночного московского неба, где над звездными башнями Кремля серебристые лучи прожекторов и трассирующие цветные ракеты составляли буквы. На том месте, где был еще недавно рисунок Киры, принятый Колей за розу, сейчас действительно пылал костер. Из пламени его летели искры, превращаясь в звезды и в цветные гроздья ракет. Вдоль нижней кромки газеты шли силуэтом крыши, над которыми взлетали вертикально вверх синие, зеленые, оранжевые, красные ракеты, образуя границы между столбцами газеты, куда теперь оставалось лишь вклеить полоски текста.

Кира стояла, стиснув обоими кулачками подбородок:

– Ой, Коля, я никогда даже не думала… Ведь это же… Ой, Коля!

Больше она ничего не могла прибавить. Прибежала мама, а потом еще кто-то из домашних. И все дивились и ахали, посматривая то на чудесно разукрашенную газету, то на очень румяного, голубоглазого и белобрысого паренька, который в замешательстве неловко болтал кисточкой в склянке с мутной бурой жидкостью.

Торжествовал больше всех Женьча. Он победоносно оглядывал Киру, Надю, их мать, всех домашних: «Что, мол, говорил я вам…»

Коля вымыл кисточки, сказал Кире:

– Пусть просохнет немножко. А мне пора.

Кира нагнала его в передней, где он надевал пальтишко, крепко обеими руками стиснула ему запачканные красками пальцы:

– Мне даже как-то совестно, Коля. Я не знала, что ты так рисуешь! Я бы никогда в жизни не согласилась… Ведь ты же просто…

– Ну, вот еще, ерунда какая, стоит разговаривать! – отвечал Коля. – Надо ж тебе было помочь. Ты только наклей статьи аккуратно по столбикам… И потом, пожалуйста, я тебя прошу… И Наде скажи… Вы не говорите вашим девчонкам, что это я. Хорошо?

Она только кивнула понимающе, не сводя с него глаз.

И он пошел домой с Женьчей, очень счастливый, немножко гордый и в то же время чуточку смущенный… Эка, смотри: явился, намалевал, накатал, всех удивил… Вот Викторину это бы подошло. Ему бы только покрасоваться шикарно. А у Коли шевелилось в душе какое-то неловкое чувство. Уж больно лихо все это вышло.

Все как будто шло хорошо. Везде чувствовалось, что близится конец войны. Как ожесточенно ни сопротивляется враг, он уже зря и бессмысленно тратит свои силы и, истекая собственной кровью, бесцельно терзает мир, истосковавшийся по покою.

В один из летних жарких и ясных дней проползла по Москве серая шестидесятитысячная колонна пленных фашистов. И Коля с ребятами ходил смотреть на них и даже кое-что успел зарисовать в свой альбомчик. Унылые, безрадостные лица, сизо-зеленые мундиры, которые москвичи видели прежде только в кино. Безмолвно стояли на тротуарах тысячи людей, ничего не простивших. В суровой тишине, как бы оковавшей с обеих сторон улицу, шелестел на московском асфальте заплетающийся шаг тех, кто еще недавно собирался парадным маршем пройтись по Красной площади и по всей нашей стране, попирая сапогами из фашистского цейхгауза все, что нам было дорого и свято. «Доннерветтер, клякспапир!» – кричал фашистам из толпы Викторин. Женьча, что-то подсчитывая, бормотал себе под нос. А Коля молчал, вглядывался и то и дело раскрывал свой альбомчик, судорожно выхватывая его из кармана.

В школе дела тоже шли хорошо. Коля с отличными отметками перешел в следующий класс. Был им доволен и вожатый Юра. На сборе отряда Колю Дмитриева упомянули в числе лучших пионеров. Хвалил его в студии Дома пионеров и Сергей Николаевич. Только сам Коля был недоволен собой. Подолгу просиживал он, мрачнея, над своими работами, сделанными в студии и дома, и чувствовал, как они ему сейчас уже неприятны.

– Все мне разонравилось, – жаловался он Женьче.

– Не халтуряй, – степенно советовал Женьча.

– Ты думаешь, я кто, халтурщик? – обижался Коля. – Не в этом дело. Понимаешь как… Я раньше рисовал как выходило. А теперь я заранее загадываю, как это должно выйти. А получается совсем не то… Я вот сам чувствую, что как будто повзрослел, а по работам смотрю – не расту. Прямо-таки не знаю… наверно, ничего из меня не получится. Какой-то я неспособный. Зря меня только перехваливали все.

Конечно, были кое-какие основания у Коли, чтобы усомниться в своих силах. Никак не ладилось у него дело с цветом. По рисунку он успевал хорошо, шагнул далеко вперед и скоро обогнал всех ребят в студии. Он теперь уже не боялся пустого белого пространства бумажного листа и смело принимался размещать на нем изображения. Но вот с живописью дело у него никак не получалось. Сергей Николаевич и тот даже растерялся немножко и подумал: «А вдруг мальчик просто плохо видит цвет? Может быть, у него способности чисто графические?» Он решил проверить и попросил Колю, чтобы тот принес в студию масляные краски отца. Дал простейшее задание – срисовать два-три предмета и определить их цвет, а определив, воспроизвести этот цвет на холсте. И выяснилось, что цвет Коля различает безошибочно, но передать эти цветовые соотношения в работе своей не может. Получался какой-то странный разрыв. Очевидно, Коля терялся от чисто технических трудностей: не мог составить нужный цвет, правильно смешать краски. В то же время он отлично улавливал любые цветовые оттенки модели, поставленной перед ним.