Лев Кассиль - Том 5. Ранний восход. Маяковский – сам

– Художник?

– Будущий! – закричали все.

– Коля Дмитриев! – торжественно провозгласила Надя.

Хохот, визг, аплодисменты были ответом. И Коля, страшно сердитый и красный, выбежал из комнаты. В передней его нагнала Кира:

– Ты что, неужели обиделся? Это же они шутя.

– А ты знала и участвовала? – укоризненно проговорил он.

– Ну что ж тут такого? Пошутить нельзя?.. А потом, ты же верно будешь художником. Это все говорят.

– Ну, а я не люблю, когда это говорят, да еще смеются… Ничего еще из меня может не выйти. Вот провалюсь на экзамене…

Пока они говорили так, Коля продолжал медленно спускаться по лестнице, а Кира шла вслед за ним. Но тут, на площадке второго этажа, Кира вдруг с повелительностью, неожиданной для нее, всегда такой застенчивой и тихой, схватила Колю за плечи и решительно повернула лицом к себе:

– Не смей думать так! Ты сдашь, слышишь? Я тебе говорю совершенно твердо. Сдашь. Ты мне ведь веришь? Скажи, веришь?

На площадке было полутемно. Свет проникал лишь сверху, где горела у третьего этажа лампочка. Коля почти не видел лица Киры. Она стояла на ступеньку выше его, головой заслоняя лампочку, и свет с верхней площадки плутал в ее растрепавшихся волосах, которые от этого словно лучились.

– Верю, – сказал совсем тихо Коля. – До того верю, знаешь… что я теперь, Кира, догадался даже, почему раньше, когда рисовали праведных людей, то такие им делали над головами в воздухе тоненькие светящиеся колечки, как серсо…

– А почему, Коля?

– Верили потому что им очень, прямо до слез. И у них у самих в глазах, наверно, все плыло, искрилось, а им казалось, что видят сияние… Так и я, честное слово, Кира, когда вот ты так иногда говоришь со мной, погляжу – и мне все кажется, будто над тобой так свет и ходит. И вся ты такая вот, как сейчас, в лучиках. Глупо, наверно, говорю, да?

– Не знаю, Коля. Это ты, по-моему, придумал. А вот тебя самого называют – правда, я знаю – небесный мальчик.

Он не на шутку рассердился:

– Ну и дураки, кто называет! Не могут понять как следует, вот и придумывают!

– Нет, правда… Тебя еще называют «мальчик с тайной». Я сама слышала. Один художник говорил, твоего дяди знакомый. Есть, говорит, просто ребята, а есть дети с тайной.

– С тайной… Вот еще скажут! – протянул Коля. – Какая у меня тайна? И то, что мы с тобой дружим, – это тоже не тайна. Только, конечно, никто по-настоящему не понимает. Ни Женьча, ни Надя – никто.

– А я понимаю, – сказала она.

– Тогда скажи мне что-нибудь, – попросил он еще тише.

– Ну, что сказать?

– Ну, такое скажи, чтоб я сам себе только повторить бы мог, а больше никому на свете.

– Я, правда, не знаю… Ну, я к тебе так отношусь, Коля… Вот если бы я знала, что ты вдруг при смерти, умираешь, я взяла бы тебя вот за руку, крепко, и с тобой бы тоже умерла, чтоб тебе не было страшно одному, чтоб ты знал, что я с тобой вместе тоже…

Она стиснула его руку в своих ладонях что есть силы, даже зажмурилась. Она чувствовала сейчас себя сильной, старшей, почти по-матерински властной.

Растроганный, он молчал, а потом, когда она отпустила его руку, сказал, подняв к ней доверчиво голову:

– Знаешь… я напишу когда-нибудь, вот если как следует выучусь, картину. Такой ранний-ранний рассвет. Двое идут. Дорога вдаль вьется. Далеко-далеко… Там горы, и солнце только всходит. А тут домик, хозяйка печку только что затопила, дымок из трубы идет, а сама вышла, смотрит вдогонку ласково так и счастливого пути желает. А им еще идти и идти, и день только начинается. А наверху в небе где-нибудь самолет. Его уже солнце тронуло, он светится, а внизу еще тени только рассеиваться начинают. День только-только сейчас начинается. Так и назову «Счастливого пути». А девушку напишу с тебя, когда вырастешь.

– А он будет кто?

– А ты бы хотела, чтоб кто был?

– Сам знаешь… Ну, мне надо идти, а то хватятся, куда я делась. Ты уж не пойдешь, не вернешься?

– Нет, не надо. Я пойду и буду думать, как ты мне сказала все.

Она уже сделала движение, чтобы бежать, но вдруг опять обернулась и еле слышно спросила:

– У тебя есть платок?

Коля вытащил из кармана чистенький платок, только что, перед вечеринкой, взятый у мамы и надушенный украдкой ее одеколоном «Москва». Кира расправила его, велела Коле держать за кончики, перед самыми глазами, сама взялась за нижнюю кромочку, наклонилась… И вдруг Коля почувствовал, что она сквозь платок коротко поцеловала его в щеку. Он на секунду растерялся, оцепенел, сердце у него так и покатилось вниз по ступенькам. Не дыша опустил платок – Киры не было… Скрытая платком, словно ширмой, она исчезла, как это делают фокусники. Только каблучки ее простучали вверх по лестнице.

Дня через два Коля попросил Киру посидеть с часик спокойно и нарисовал ей на память карандашом небольшой, размером в страничку альбома, портрет в профиль. Полные портреты – так Коля называл рисунки анфас – он еще тогда не решался делать. Кире портрет очень понравился, только она просила немедленно нарисовать родинку, которую Коля не счел нужным изображать.

– Ну ты хоть чуть-чуть ее нарисуй, чтоб я сама видела. А то как разобрать, чей портрет – мой или Надин! – ревниво упрашивала она. – Нас ведь и в жизни путают…

– Ладно, – сдался Коля и затаил дыхание, осторожно коснувшись карандашом того места, где должна была быть родинка. – Но только я тебя очень прошу, Кира, ты, пожалуйста, не показывай никому.

– Ну что ты! – сказала Кира. – Ты же знаешь…

Потом Кира с мамой уехали на месяц в Крым, в Евпаторию. Условились, что Кира будет писать не одному Коле, а вместе с Катей, а то еще дразниться начнут.

Но, не дождавшись письма из Крыма, Коля написал туда первый:

«…Кирочка, это письмо я написал тебе на следующий день после вашего отъезда. Все боялся опустить – думал, что вы еще в пути. Напиши мне, как вы там живете. У нас тут жара. Почти каждый день я ухожу в Зоопарк и там рисую. А то в нашем пыльном дворе так скучно, все разъехались. Дома сидеть тоже невесело, вот я и провожу свой день с книгой на бульваре или с карандашом и бумагой в Зоопарке. Без тебя так скучно, так скучно! Прямо не нахожу себе места в свободные часы от рисования. Мы с Катей каждый день смотрим, нет ли от тебя писем. Я их жду с большой жадностью. Кирочка, если тебе не трудно, пиши нам с Катей почаще. Пока до свидания.

22. VI. 46

Коля ».

Ответа долго не было. И напрасно Коля сам три раза в день проверял дверной почтовый ящик или посылал при каждом шорохе в подъезде Катю, чтобы она посмотрела, нет ли письма.

Коля действительно часто бывал теперь в Зоопарке, где усердно зарисовывал зверей. До этого его совершенно заворожили рисунки зверей, сделанные Серовым, которые он видел в Третьяковской галерее. Трудно было оторвать его от этих рисунков, где двумя-тремя линиями, как будто небрежными, а на самом деле безошибочно угаданными, давалось движение. И разом возникали характер зверя, его повадка и вся его стать. Теперь Коля пытался постичь тайну этой мгновенной передачи звериной хватки, которую так непостижимо чувствовал и давал ощутить Серов, совершенно покоривший его.