Константин Паустовский - Том 6. Пьесы, очерки, статьи

Около приборов возился старый монтажник Захар Петрович. Он посмотрел на Земляного поверх очков.

– Нижайшее почтение, – сказал он. – Вот сейчас последнюю точность подгоним и тогда пустим. Точность, насколько я понимаю, – основа технического прогресса, товарищ Земляной.

– Волнуетесь? – спросил Земляной.

– Примерно, как и вы, – ответил Захар Петрович. – Как-никак, а рождается механизм. Его надо собрать и обрядить, как мать собирает сына в дорогу. С заботливым сердцем. Вот, скажем, сердце. Точнейший прибор! Сдвиньте на миллиметр сердечный клапан – и все! Безвозвратная смерть. Только сердце У человека одно, а у наших машин их у каждой по нескольку. И все они должны биться удар в удар.

Земляной слушал рассуждения старого монтажника и усмехался. Он уже много раз испытывал невыносимую тревогу при пробе новых мощных механизмов. И хотя он знал, что в конце концов все наладится, но не мог заставить себя не волноваться.

Земляной закурил и начал ходить из угла в угол белой бетонной комнаты. Он взглянул на окно и увидел, что снег уже не падает. Это почему-то его успокоило. Как будто снег имел какое-то касательство к работе насосов!

Послышались голоса. В комнату вошел Басаргин с несколькими инженерами-монтажниками.

Басаргин зажмурился от яркого света, вынул платок и вытер мокрое лицо.

– Не выдержал, – сказал он Земляному и вздохнул. – Хотел приехать завтра к пуску станции, но решил посмотреть первую пробу. Благо есть время.

– Последняя перемычка только что срыта, – сказал Земляной. – Донская вода заполнила камеры станции.

– Так! – сказал Басаргин и сел к столу.

Все ждали, что он скажет, но он задумался и только чуть слышно постукивал пальцами по пустой коробке от папирос, валявшейся на столе. Он думал об огромном количестве усилий, приложенных тысячами строителей к сооружению канала. И вот среди миллионов этих усилий, среди миллионов ковшей земли и кубометров бетона, среди неисчислимого количества ударов электровибраторов возникает одно последнее усилие, вынимается последний ковш земли – и строительство с этой – минуты прекращается, а начинает жить во всей своей сложности и грандиозности новое сооружение. Для нас трудно, пожалуй, почти невозможно увидеть последнюю каплю дождя. Так же трудно уловить это последнее усилие человека, дающее жизнь сооружению.

– Да, – сказал Басаргин. – Пуск! Как будто простое слово…

Земляной встал.

– Разрешите включить первый насос? – спросил он Басаргина.

– Включайте!

Земляной подошел к контакту. Он положил на него руку и оглянулся. За открытой дверью толпились рабочие. Среди них Земляной увидел Клаву, Гармаша, Прохорова и неуловимого товарища Зензинова – краснощекого и всегда сияющего человека.

– Ну, в час добрый! – сказал Захар Петрович и сдернул с головы кепку.

Басаргин нажал контакт, и он вдруг как бы тихо запел у него под рукой. Постепенно это пение перешло в широкий, нарастающий гул, в могучий, торжественный голос машины. Под ногами у Земляного начала бушевать и биться вода.

Он держал руку на контакте и как бы чувствовал вздрагивающий, стремительный, уносящийся в пространство ход насоса.

Карпов подошел к окну, поднял его, и в комнату ворвался плеск и гром водопада: донская вода наполняла первое водохранилище на канале. Свет красной звезды, зажженной над насосной станцией, струился в потоках этой воды, как бы пытаясь оторваться и уплыть вместе с ней, но тотчас возвращался обратно.

Все молчали, слушая живое биение воды, заполнявшее ночь. Гул катился в степные дали, будто свежий морской прилив.

В этот ночной час проснулась у себя в хате старуха Сидоренко. Она встала, накинула платок и подошла к окну. Она прижалась к нему лицом, отшатнулась и крикнула:

– Кондрат!

– Что тебе? – спросил спросонок старик Сидоренко.

– Вставай, Кондрат! Вода пошла по степи.

Величественный гул воды уверенно несся над землей, захватывая ее все шире, все дальше. И как бы от этого гула сами по себе зажигались огни в домах. Люди просыпались, торопливо выбегали в ночь, кричали друг другу: «Вода! Слушайте!» По всему поселку взволнованно лаяли собаки, без времени перекликались встревоженные петухи, мычали, захлебываясь, коровы, просили, чтобы их выпустили из темных загонов.

Вода шла. Несмотря на темную ночь, ее движение было видно людям. На присыпанной снегом белой впадине – сухом дне водохранилища – быстро росло черное пятно. Оно расползалось, вклинивалось языками в снег, подступало к берегам. Вода съедала снег. Он шуршал и таял на глазах. В мелкой воде уже засверкали и заколебались во всю ширину разлива огни насосной станции.

Утро пришло туманное, тихое. Снег за ночь растаял. И неведомо откуда – то ли от сырой земли, то ли из балок, а может быть, от донской воды, заливавшей водохранилище, – тянуло запахом ранней весны: слежавшихся листьев, мокрой лозы, горьких подземных стеблей.

Сквозь редкий слой облаков просвечивало бледное солнце. Под ним белой фольгой светилась только что появившаяся на свет гладь нового озера. И все так же мерно и мощно гудела, прибывая, вода.

Перегоревшая степная земля впервые почувствовала холодноватое прикосновение донской воды.

Карповское водохранилище все ширилось, становилось все глубже. Железные плавучие бакены, что вчера еще лежали на земле, уже поднимались на воде, как поплавки, и их покачивали первые волны.

Так зарождался новый великий водный Волго-Донской путь, призванный соединить с Азовским и Черным морями тридцать тысяч километров наших судоходных рек – от Невы до Северной Двины и от Оки до Урала.

Приближались те удивительные дни, когда от Охтенской пристани в Ленинграде и белых набережных Архангельска пароходы будут отваливать в прямые рейсы до далекого южного Ростова, а затем и до прибрежных городов Азовского и Черного морей.

Мачты морских пароходов с сигнальными огнями будут проплывать через лесные и луговые просторы России, через те места, что еще недавно были вековой глухоманью. Лоси будут испуганно прядать ушами, прислушиваясь к морским величавым гудкам. Эхо будет перекатывать эти гудки над непролазными чащами волчьей ягоды и над разливом лесов, и от этого эха будет вздрагивать внезапной черной рябью вода ночных болот.

Знаменитые шекснинские соловьи будут приветствовать морских гостей своим переливчатым громом, а приокские луга – запахом цветущего росистого шиповника.

Из задумчивого сумрака белых ночей эти пароходы уйдут под черное, пылающее крупными звездами южное небо. Запах виноградных листьев, полыни и акации смешается в каютах с запахом сосновой коры и медуницы.

Пароходы как бы будут брать огромные разрезы Советской страны в пространстве. Десятки наречий будут слышны на их палубах. Десятки городов будут проплывать мимо пароходов, уходя в речные дали, – городов, овеянных и древней и новой славой, кипучих и живописных.