Борис Блинов - Порт

— Их ты!.. — тонко вскрикнул Ковтун и повалился на Венины ноги.

Веня сдвинул тяжелое тело, снял с ног веревку, к которой был привязан ржавый колосник, и шатаясь побрел в свою берлогу.

Когда утром, превозмогая боль, он притащился к воронке, Ковтуна там не было. В порту он тоже больше не появлялся.

Годы быстро летели, отсчитывая чужие рейсы, обтесывая в труде салаг, выводя из видимости капитанов.

Кочегары становились механиками, штурманами — матросы. Приблатненные лихие парни превращались в передовиков и прилежных отцов семейств — жизнь текла по заведенному руслу. И только Венина фигура в порту оставалась для окружающих неизменной и привычной, словно кнехт, вросший в причал.

Часто, выйдя на стык порта и завода, откуда открывался широкий обзор, наблюдал Веня близкий, манящий город, рассматривал неизведанную им жизнь.

Изменился он за прошедшие годы. Веня смутно помнил только широкую улицу Сталина, Комсомольский садик с белыми березами да припортовый шанхай — ряд деревянных пивных при спуске с террасы. В угарном, похмельном чаду гулял там портовый люд. Назывались пивные недосягаемо красиво: «Алые паруса», «Аэлита», «Ноктюрн».

Потом пришел бульдозер и день урчал на взгорке, срезая, раскатывая, вминая в землю цветастые стены.

«Непьющий, должно быть, человек», — порадовался тогда Веня за бульдозериста, наблюдая, как он старательно и добротно стирает с лица земли шанхайскую обитель.

Вспомнилось Вене, как сидел он там на сундучке и, замирая, глядел на залив. Ясный, одушевленный мир открывался перед ним: суда на рейде, отблескивающая недвижимая вода и сказочный воздух простора — было все это, было! А может, и есть, если на горку взобраться?

Но знал он уже, что не поднимется. У него иная дорога, по которой идти ему, покряхтывая от груза, но свернуть он не может, не хочет, не имеет права.

Когда пришел в порт со своим новым другом, Веня оглянуться не успел, как обступила их, повела возбужденная ватага, и вместо судна очутились они на задворках свалки, где продолжались хмельные проводы.

Из-за чего возникла ссора, так он и по сей день не вспомнил, только очнулся уже в другой своей жизни, теперешней. Голова раскалывалась, глаз заплыл, и ни одного документа, ни единой бумажки с печатью.

Как же так получилось — выпал он из жизненного устройства и никто этого не заметил? Бумажки ведь, документы — не сами по себе, ими он связан с другими людьми, входил в их жизнь, в их отношения, малым передающим звеном был в общей государственной машине. И вот пропало это звено, а ничего не изменилось. Все так же крутится сложный механизм, наращивая производительность труда.

Но ведь человек исчез! Ушел из их жизни. Кто-то вычеркнул его, словно без вести пропавшего, как когда-то отца. А может, наоборот: в списках-то он еще остался и значится как полноценный, стоит под каким-то номером с печатью и фотографией?

Иногда он представлял себе маленькую пыльную комнату с зарешеченным окошком. Стены ее уставлены железными рундуками, такими же, как на судне. Рундуки разделены ячейками с выдвижными ящичками, в которых вплотную стоят карточки из плотной бумаги. Каждая — и есть отдельный человек со всеми его признаками, биографией, паспортными данными. А посреди комнаты на вертящемся стуле сидит худенький, седенький старичок в валенках и полушубке. Он-то всем и распоряжается. Передвинет карточку — пошел человек в гору, старшим механиком стал. Поставит пометку — и визы человека лишают и хорошего парохода. Кого-то увольняют, кому-то ордена вешают. Отчета он никому не дает. И есть, должен быть у него такой ящичек, где и Вене место предусмотрено, какой-то отдельный, в дальнем уголке…

Новые районы обтекали подножия сопок. Ночное сияние города озаряло небо праздничным светом. И таким же праздничным представлялся Вене и сам город, овеянный воздухом иной, не сдавленной забором жизни.

Город распадался на кварталы, улицы, дома, светлые окна которых вносили в общее сияние свои лучи. Люди, которые этот свет зажигали, были те самые, кого он видел перед собой в порту — обычные и знакомые ему лица. Но город в целом был другой, живущий своей особенной жизнью. Его не оставляла мысль, что там, за воротами, объединившись вместе, жители его создают новую общность, новый смысл приобретает их связанное под единым небом существование.

— Ну что, мужики, как там, в городе, жизнь? — часто спрашивал Веня, втайне надеясь обрести смысл их общего единства, и слышал в ответ рассказы о новых квартирах, об отпусках, о женской неверности и мужской силе.

«Крестный» был к нему внимательней других и иногда предлагал:

— А что, Веня, сходил бы, развеялся. Оденься в мое, деньги, пропуск я тебе дам. Взгляни, как она, жизнь, без тебя протекает. Авось не заблудишься! Посиди в кабачке, гульни. Живем-то однова!

— Правда что, — соглашался Веня, — другой жизни не будет.

— Вот-вот, — подначивал его «дед». — Другой не будет, а ты и эту, единственную, в дерьмо втаптываешь. Давно бы отсидел, вышел, человеком стал.

— А что такое человек? — спрашивал Веня.

— Человек? Ну, это как все: семья, дом, по службе расти…

— Ну а еще чего?

— Чего, чего! Развлекаться, отдыхать, в отпуск ездить…

— Мало мне этого, — отвечал Веня. — Неужто ничего больше нет?

— Ну как? — морщил лоб «дед». — Если подумать, оно, конечно… Так ведь всего не скажешь.

— А ты подумай, подумай, — просил Веня.

— Некогда мне об этом думать. У меня регистр на носу.

— Ну а после работы, в свободное-то время?

— Где ж его, свободного, найдешь? Я ж не ты, у меня семья, дом как-никак…

— Гараж, машина, — добавил Веня.

— А что? И гараж, и машина. Хуже людей, что ли? Всю жизнь плавать да машины не купить!

— Значит, все у тебя теперь есть? — интересовался Веня.

— Как это? Разве все может быть? — удивился «дед». — Теперь вот сына надо женить.

— Ну, а после, женишь — и все, можешь больше не плавать?

— Да нет, не скажи, забот хватает. Жена, понимаешь, всю плешь проела, мебель, видишь ли, у нас не модная. Нынче, знаешь, полированная в ходу.

— Это какая же?

— Да такая, как стол у капитана. Блестит, аж зажмуришься.

— Вредно, наверное, для глаз, — предположил Веня.

— Да пожалуй что, — неохотно согласился «дед».

— Ты вот что, Палыч, ты глаза свои береги, а то в море не выпустят.

— Я очки куплю черные, чтобы не светило.

— Предусмотрительный ты, — похвалил Веня. — С мебелью, значит, порядок. А что еще?

— Домик надо в средней полосе, в деревеньке, да и так кое-что, про запас. Пора о пенсии думать. Я уже полтинник разменял.

— Старый ты, — пожалел его Веня.

— Старый, — вздохнул «дед».