Илья Маркин - Курский перевал

Стало уже совсем темно. Над болотом поднимался промозглый туман. Со всех сторон неслись противные перехрипы лягушек. Известная только одному Артему вихлявая тропинка тянулась томительно долго. Сеня часто спотыкался, попадал в воду, натыкался на кочки.

— Иди за мной шаг в шаг, — сердито прошептал Артем. — Что ты какой-то разболтанный сегодня! Впервой, что ли, по болотам бродить?

Вскоре едва уловимо потянуло запахом хвои, сырость заметно уменьшилась, и, наконец, под ногами приятно зашуршала твердая земля.

— Вы с Сеней здесь посидите, — войдя в густую темь леса, сказал Нине Артем, — а мы с Иваном пройдем осмотримся.

— Нина, — робко прошептал Сеня, — у тебя нет хоть какой-нибудь тряпочки?

— Зачем тебе? — удивилась Нина.

— Ногу, понимаешь, стер, тогда еще, помнишь, немецкий обоз перехватывать ходили. И вот болит и болит.

— Почему же ты Артему не сказал?

— Боялся, не возьмет.

— Ну, знаешь!.. — возмутилась Нина.

— Что «знаешь»? — обидчиво перебил Сеня. — Все идут: кто рельсы рвать, кто стрелки. Нам самое труднее задание, а я сиди, как инвалид? Артем же, он чуть скажи, и враз подпаском к этому Круглову.

— Ты просто невозможен. У меня бинты есть, лекарства, хоть сказал бы. Ну, снимай ботинок.

Щиколотка правой ноги была так растерта, что, бинтуя, Нина дивилась терпению Сени.

— Скорее, Нина, скорее, — умоляюще шептал он, — Артем вернется, увидит…

— А ты что, и сейчас скроешь от Артема? — возмущенно воскликнула Нина.

— Нельзя говорить… Назад отправит… Он же такой, я вытерплю… И совсем ничего особенного… Других вон ранят смертельно, а они все равно воюют.

По-детски наивное бормотание паренька и возмущало Нину и вызывало жалость к нему. Артем, конечно, ни на шаг не пустит его, и это сильнее тяжелой раны поразит простодушного и до безрассудства восторженного Сеню. На всю жизнь повиснет на его совести этот нелепый случай. Но нельзя и скрывать. По плану Сеня должен идти с Артемом взрывать переезд, а Кечко и Нина остаются в прикрытии.

— Ниночка, дорогая, прошу тебя, молчи, не говори, — поняв раздумье Нины, жарко шептал Сеня. — Клянусь всем, всем, что есть: ни разу в жизни ничего больше не скрою, ни самой малости.

— Нет, — сурово проговорила Нина. — Артем должен все знать. И ты ему сам скажешь.

— Не могу… Нельзя.

— Прекрати! — оборвала Нина его жалобные вздохи. — Мы не на прогулку идем, а задание важное выполнять.

Сеня испуганно отстранился от Нины, торопливо надел и зашнуровал ботинок и вдруг, приблизясь прямо к ее лицу, с убийственным презрением зашептал:

— Сухарь! Вобла копченая! Лягушка у тебя вместо сердца! Говори, передавай! Я тебе как самой, как самому дорогому человеку открылся. А ты… Эх!.. — Он, весь дрожа, гневно отвернулся, сорвал с головы кепчонку и, швырнув ее на землю, опять резко повернулся к Нине. — Пусть, пусть я пропаду, но тебя и после смерти ненавидеть буду!

— Сеня, глупенький, — обняла паренька Нина, — я же тебе только хорошего хочу.

— Ну, молчи тогда, молчи, ладно?

— Да нельзя этого делать! Ты же нездоров.

— А там всякое может случиться. Ну, как ты будешь?

— Выдержу, вытерплю. Пусть все сотру, на одних костях останусь, а задание выполню. Молчи, ты ничего не знаешь, — заслышав шаги, с отчаянной мольбой простонал он и так стиснул руку Нины, что она чуть не вскрикнула от боли.

— Пошли, — махнул рукой подошедший Артем, — все спокойно. Фрицы, кажется, и знать не знают и чуять не чуют о наших планах.

— Вот видишь, спокойно все, — обдало жаром Нинино ухо.

— Ты что там шушукаешь? — прицыкнул на Сеню Артем.

— Да так я, — с неподражаемой беззаботностью ответил Сеня, — пока вы ходили, я один случай про детство про свое рассказал.

— Нашел время. Выбрось глупости из головы, — рассердился Артем, — ты что-то сегодня, как назло, развинтился. Смотри, парень! Сейчас не до шуток. Пошли.

«Сказать или не сказать?» — раздумывала Нина. Сеня шел впереди нее уверенно и спокойно, ничем не выказывая боли. Нина не сводила глаз с него и, когда прошли лес, решила: «Не буду и Артема тревожить и Сеню губить. Он парень терпеливый, если и разболится, выдержит».

Впереди, сплошь заросшее буйными сорняками, пласталось обширное поле, за которым и начиналась та глубокая ложбина с булыжниковым шоссе внизу и перекинутым через нее небольшим железнодорожным мостом. Взрыв этого моста и был целью похода группы Кленова. Все это Нина знала из рассказов Артема, уже побывавшего вблизи моста и изучившего службу немецкой охраны. Теперь до моста оставалось всего менее двух километров. Ночная темнота словно расступилась. Луны не было, но мерцающие звезды висели над самой землей.

— Посидим пару минут, — остановился Артем.

Голос его, казалось Нине, прозвучал и взволнованно и тревожно. Издали донеслись приглушенные вздохи паровоза и едва различимые перестуки колес.

— Пошли! — рванулся Кечко. — Удача. Прихлопнем запросто.

— Поздно, — ледяным шепотом остановил его Артем, — да и…

Он не договорил и равнодушно, как на обычном привале, разлегся на земле.

Шум поезда все приближался. Сутуло сгорбясь, Кечко угрюмо смотрел вниз.

— Да брось, что зря расстраиваться! — пододвинулся к нему Сеня. — Товарняк какой-то тащится. Мы еще не такой прищучим, с танками, с пушками.

— Заткнись! — презрительно бросил Кечко.

А поезд, как назло партизанам, неторопливо погромыхивал, словно умышленно замедлив движение.

«Почему Артем не решился?» — подумала Нина.

— Ты думаешь, у меня у самого не кипит? — пододвинулся к Кечко Артем. — Так и рванулся бы туда! Вот он шлепает и шлепает, как лаптежник зачуханный. Бей его, как барана безголового. Только, во-первых, немцы не дураки. Ночью они важного состава не пустят, а если и пустят, то скачала путь вот таким замухрышкой проверят. Только главное не в этом. Ты же сам знаешь, не одни мы вышли на линию. Весь наш отряд и все другие отряды. Это же целая война рельсовая, а не какая-то диверсия. Ну, рванем мы, ну, свалим что-то, а шум, шум-то враз немцев всполошит. Из-за какого-то паршивого эшелонишка вся операция может лопнуть.

— Да я все понимаю, — буркнул Кечко.

— Так не лезь, как частенько сам говоришь, вперед батьки в пекло.

— Артем, а здорово это, а? — восторженно проговорил Сеня. — Как подойдет время, и по всем, по всем дорогам фашистским — бабах! Вот Гитлер взовьется!

— Взовьется, взовьется. Только об этом потом, а пока сиди и сопи не очень громко, — с необычайной лаской в голосе сказал Артем.

Шум поезда удалился и замер. Безмятежная тишина разлилась по земле. Полузакрыв глаза, Нина вспомнила такую же ночь на 22 июля 1937 года. И тогда на пригородной станции под Москвой ярко светились звезды, ползла из низины ночная сырость, было так же тихо, и они так же четверо шли к первому утреннему поезду. Вера без умолку говорила, Лужко молчал, а Сергей Поветкин то отвечал Вере, то приглушенно вздыхал. Его теплые пальцы сплетались с пальцами Нины, выражая больше, чем можно сказать словами. А потом гремел оркестр, на дачной платформе в предрассветной синеве кружились пары танцующих, и все оборвал противный гудок паровоза…