Эдуард Кондратов - Тревожные ночи Самары

— Она.

— Землячке дали поворот от наших ворот, — сказал все так же сухо Левкин, — Когда с Мишей были неважные дела, я был вынужден ей сказать…

— Что сказать? — нахмурился Иван.

— Что! Что! — разозлился Исай Левкин. — Пусть не приходит, сказал! Не мешай на дороге, Шабанов, у меня есть другие дела, пропусти…

Левкин был расстроен, что так вышло. Шабанов — тоже.

«Где ж ее теперь найдешь-то?» — думал он удрученно, проходя коридором, будто сквозь строй глазеющих на него граждан. Их сегодня было больше обычного — ни одна лавка не пустовала. Он переживал за Михаила, потому как понимал, что получалось не по справедливости: и подозревали напрасно, и посадили ни за что, и вот обидели в личном вопросе.

…Не ждал не гадал Ваня Шабанов, что так скоро отыщется горемычная Нинка Ковалева. В одиннадцатом часу вечера приведет ее в «Палас» мордатый «горчишник», накормит и что худо — напоит девчонку до одурения, а уже ближе к закрытию уведет ее неизвестно куда — наверх ли, в гостиничные номера, еще ли в какое злачное место, а может, и к себе домой. И невыносимо будет комсомольцу Шабанову смотреть на жалкую пьяненькую девчонку, смотреть и понимать, что нет у него ни возможности, ни права вмешаться, и оттого будет Ване стыдно, тоскливо и тошно.

Но все это будет впереди. Пока же сотрудник секретно-оперативного отдела Шабанов мучился сомнениями, говорить ли Михаилу, что Нинку выставили из губчека, или, может, погодить до выздоровления, а сам внутренне собирался к своему вечернему визиту в «Палас».

В глубине огромного пакгауза городского потребительского общества, среди мешков, ящиков и перепоясанных веревками тюков закусывало несколько человек. На ящике, поставленном на попа, разложены были продукты — помидоры, огурцы, немного хлеба, желтоватое сало и непременная вобла. Судя по стаканам и двум пустым бутылкам с винными этикетками, люди эти не только закусывали. Сидели они в покойных позах, и внешний мир напоминал здесь о себе лишь редкими гудками маневрового паровозика. Солнце просвечивало сквозь щели в крыше, и поэтому, несмотря на отсутствие окон, на складе было достаточно светло, чтоб не только рассмотреть лицо собеседника, но и при желании прочитать газетный текст. Этим как раз и занимался один из закусывающих — сухопарый человек в пенсне и потрепанной форме инженера-путейца.

— Послушайте, господа! — Он оторвал клочок газеты, покрывавшей ящик-стол, и прочитал нарочито гнусаво: — «Подкрепим самарским хлебом великую борьбу трудящихся с разрухой»! — Он засмеялся: — Подумать только — «самарским хлебом»! Допрыгались комиссары.

— Какого… месяца… газетка? — спросил блондинистый военный, хрупая после каждого слова огурцом.

Человек в пенсне нагнулся и отогнул край газеты.

— Февральская, — сказал он. — Но это не имеет значения. Непредусмотрительность правителей во все века считалась преступлением, ибо они отвечают за судьбу народа. Вывезти из губернии весь хлеб, хотя прогнозировался недород. Идиотизм!

— А что вы, собственно, расстраиваетесь, дорогой Юрий Ярославович? — мяконьким голоском пропел Аристарх Аржогин, но лицо его сделалось едким. — Что вы за большевичков-то переживаете? С голоду будут дохнуть — тем легче спихнуть-с.

— Да уж… Купечество российское всегда снимало сливки с народных трагедий. И с войны, и с мора, — с оттенком презрения сказал военный и швырнул огрызок огурца за штабель.

— Купцы — благодетели человечества, — с укоризной парировал Аржогин. — Мы кровь питающая, тягловая сила общества. Не то что военные…

— Аристарх Семенович! Виктор Петрович! Прекратите пикировку, господа! — вмешался плотный и, видимо, чрезвычайно сильный мужчина с выпуклым лбом, крупными скулами и подбородком. Несмотря на скромное одеяние мещанина — пиджачок, косоворотка, штаны в сапоги, — в нем чувствовалась военная косточка. — Мне кажется, что обеденный перерыв у нас затянулся. Продолжим совещание. Ну что же вы, Виктор Петрович? Прошу вас! Неприлично!

Лениво усмехнувшись, блондин отложил огурец, закинул ногу на ногу: что ж, пожалуйста, я готов.

— Я полагаю, — голос плотного человека в косоворотке звучал уверенно, мужественно, — что провал группы Шацкого не посеял в нас неверия. Собственно, особых причин для паники нет. Группа, надо сказать, с честью выполнила свою задачу, и чекисты поймали, фигурально выражаясь, свет угасшей звезды, не более. Никто, кроме Шацкого, не имел прямых связей с нашим центром, но за Сергея Сергеевича мы можем быть спокойны, такие люди не предают. Я не хочу говорить слов сострадания в его адрес, хорунжий Шацкий выше жалости. К тому же есть основания полагать, что через несколько дней арестованные будут свободны. Как и вся Самара, господа, и как Тамбов, Пенза, Мелекесс и… Не стану перечислять, скажу только, что концентрация и консолидация сил практически заканчиваются… На днях вам станет известна точная дата выступления. Обрадую вас, господа, сообщением: кажется, выступят сразу несколько губерний. Нас поддержат воинские части — только сегодня я получил подтверждение. И приготовьтесь, господа, услышать новость: из некоторых источников стало известно, что комдив Сапожков вовсе не убит комиссарами, а формирует новые соединения. Как ни далек он от нас по своим политическим воззрениям, он наш невольный союзник.

— Минутку, Александр Владимирович, — поднял палец военный. — К сожалению, вынужден выступить в роли ушата холодной воды… Неприятное обстоятельство: вернулся, знаете ли, главврач госпиталя.

— Вернулся? М-да… Скверно. Вы же информировали, что он будет через неделю.

— Увы! — Виктор Петрович закатил глаза и развел руками. — Хуже того. Он уже сунулся в инфекционное отделение и Нину Дмитриевну отчитал. Как бы он того… Проверочку бы не устроил.

— Совсем нехорошо. — Александр Владимирович озабоченно потер подбородок, сощурился. — Каково мнение членов штаба?

— Какое может быть мнение? — отрывисто сказал сухощавый в пенсне. — Что, у нас есть выбор? Не будем демагогами, Павловский. Не время!

Плотный человек в косоворотке остро взглянул на него.

— Демагогами? Что ж… Хотя выход далеко не идеален. Шума, расследования не избежать. С другой стороны, фактор времени… Да, придется.

Павловский повернулся к военному.

— Придется вам, Виктор Петрович…

— Мне?!. — Блондин вскочил. В глазах его промелькнул ужас.

— Вам, — твердо повторил Павловский. — Не обязательно своими руками, но обеспечить… Виктор Петрович, такова ситуация, увы.

Человек в командирской форме снова опустился на ящик. Лицо его не было сейчас красивым, гримаса страха застыла маской.

Сняв пенсне, чтоб не видеть этого раскисшего хлыща, Юрий Ярославович прервал молчание.