Михаил Барышев - Весеннее равноденствие

Тяжкие творческие муки и безрезультатные попытки разобраться в причине неожиданного бунта управляющей автоматики явились, как ни странно, следствием излишнего теоретического опыта, обретенного Шевлягиным и его коллегами за время сидения над разработкой перспективных конструкторских идей. Этот опыт подавил разумный практицизм и связанный с этим элементарный здравый смысл. Привычная односторонность восприятия и оценки, и фактов слишком долго не позволяла Шевлягину спуститься с теоретической высоты на густонаселенную, истоптанную многими поколениями землю. Он считал и пересчитывал теоретические выкладки вместо того, чтобы поинтересоваться, как эти выкладки претворены на практике рядовыми монтажниками, работающими по сдельным нарядам и потому старающимися выполнить рабочее задание в минимально краткий срок.

Когда такая догадка посетила наконец Василия Анатольевича, она немедленно принесла реальные плоды. При первой же проверке было выявлено, что один из датчиков поставлен наоборот, в двух реле перепутаны присоединения, а с контактов никто и не подумал убрать смазку, предохраняющую аппарат автоматического управления при длительных транспортировках и нахождении на складах.

Причины помех обнаруживались столь элементарные и до анекдотичности простые, что Шевлягин, спасая авторитет и достоинство ОКБ, решил сохранить их в тайне от общественного мнения и проверку произвести за счет мобилизации имеющихся внутренних ресурсов в лице себя, Пажуры и Муканова.

— Вчера же проходил сигнал, — раздраженно ворчал Шевлягин, тщательно проверяя злополучный третий канал, отлично работавший и вдруг забастовавший. — Кто сегодня трогал третий?

— Я утром смотрела, — призналась Пажура, подавленная катастрофой с джинсами. — Только я ничего не трогала. Просто посмотрела и все… Может, схему выбило?

Шевлягин подобрался к очередному реле и увидел на нем что-то маленькое и блестящее. Оно ровненько лежало на контактах, замыкая их напрямую. С трудом просунув пальцы в узкую щель, Василий Анатольевич вытащил что-то блестящее и с минуту обалдело глядел на него. Затем прыжком перемахнул на другую сторону узла, оказался возле Пажуры и сунул ей под нос раскрытую ладонь, на которой лежала женская заколка-невидимка.

Нина отпрянула назад с таким испугом, словно над головой ее вскинули увесистую дубину.

Но никто ее не собирался тронуть и пальцем. Василий Шевлягин опустился на выступ станины и захохотал. Весело и безудержно, трясясь от неудержимого смеха и вытирая глаза тыльной стороной измазанной ладони.

— Ну, помеха!.. Ну, учудили, работники! — говорил он сквозь смех с таким непосредственным удивлением, что Пажура не выдержала, забыла об испачканных джинсах, улыбнулась и подумала, что Шевлягин не такой уж злой. Это он злым снаружи кажется, а внутри он добрый. Будь на его месте, она смеяться бы не стала. На его месте… Что бы сделала на месте Шевлягина, Нина придумать не могла и потому улыбнулась еще шире.

— Возьми, Ниночка! — Шевлягин с галантным поклоном отдал найденную помеху третьего канала. — Сколько их у тебя в голове натыкано?

— Не знаю.

— Утром сосчитаешь, и мы возьмем их на контроль. Зачем нам с отвертками к каждому реле лазить, когда можно проверку производить более рациональным способом… Джангир, тебе поручаю заколками заниматься. Будешь контролировать, чтобы утренний счет сходился с вечерним… Включай напряжение!

Порозовевший от смущения и радости, Джангир охотно врубил рубильник.

К вечеру автоматика заработала. Управляющие сигналы потекли по проводам так, как им было положено, без сбоев и нолей, обозначавших неожиданные заторы, без дополнительных датчиков и прочей ненужной мути, которую неделю назад старательно пытались лепить на узел. Устойчивым зеленоватым светом налился экран головного пункта управления, замерцали осциллографы, негромко и слаженно защелкали реле.

Потом был приглашен Кичигин и остальное заводское начальство. Кинув самовольно работу над проектом модернизации расточного участка, примчались табуном члены командированной бригады, пришли любопытствующие заводчане.

Василий Шевлягин, горделиво оглядев собравшихся возле узла, щелкнул тумблером, и тут же родился могучий гул моторов. Словно умная рука, выдвинулась зубастая фреза, крутнулась, набрала обороты и примерилась к стальной заготовке. Пыхнув легким дымком, взяла «базу» и выровняла шершавую поверхность заготовки, обнажив стальной блеск металла, отошла в исходное положение, неуловимо сместилась и принялась выбирать продольный паз.

— Пошла, — радостно сказала Нина Пажура стоявшему рядом с ней директору Кичигину. — Пошла ведь, Виктор Валентинович. А вы говорили…

— Разве я говорил, что не пойдет? Я был уверен, что обязательно пойдет, — весело ответил Кичигин. — Глядите, как пишет. По самому же оптимуму ведет обработку…

Июль откняживал грозами. В небесной сини облака сбивались в плотный, объемный строй, темнели, наливались тревожной силой и начинали подступать к городу.

Мир становился похожим на склеенный из половинок. В одной буйствовало, словно без остатка истрачивая себя напоследок, жаркое солнце, размягчало асфальт и выстраивало у киосков с газированной водой длинные очереди жаждущих глотка скоротечной и обманчивой прохлады. В другой половине наплывавшая сумеречная темнота гасила тени и порывы ветра свивали в летучие воронки уличную пыль, с шуршанием катили по асфальту обрывки целлофана и растоптанные стаканчики из-под мороженого.

Затем в строе туч что-то ломалось, выбрасывая желтые пики молний. Они слепяще вспарывали небо, и дома на мгновения озарялись багровыми, пугающими отсветами. И раскатывались громы. Гулкие, обвально-грохочущие, словно просыпался на город, на дома, на людей весь без остатка небесный окоем, оставляя за тучами лишь хаос и пустоту.

Вслед за громами проливался дождь. Теплый, озорной и совершенно нестрашный. Косо, с ребячьим шумом, лупил по тротуарам, разгоняя припоздавших прохожих, пенными потоками выплескивался из водосточных труб, катил вдоль бровок тротуаров скоротечными хмельными ручьями и с утробным гулом проливался в решетчатые жерла канализационных колодцев.

Протащив над домами хмарные пологи дождей, грозы быстро истрачивали силу. Облака разгонялись невидимыми небесными ветрами, истаивая, как первый снежок на солнечном пригреве. Небо снова начинало голубеть из края в край, и мир обретал привычность.

Иногда грозы оставляли после себя дымчато-лиловые, в охряной оторочке, радуги. Они вздымались триумфальными арками над скопищем разнокалиберных, так не сочетающихся с этой естественной торжественностью и триумфальностью каменных коробок, в которые люди обрекли себя на добровольное заточение. Может быть, потому радуги над городом вставали редко, были быстротечными и мало кому удавалось приметить их красоту.