Юрий Нагибин - Река Гераклита

— К черту! — сказала Верочка. — Диктант, ошибки, матроса, меня и вас. Можете нажаловаться маме. — И она вышла в сад.

И в самый раз: с пруда возвращались Татуша и Рахманинов. Вид у Татуши был победительный, а на голове красовался венок из кувшинок.

— Тебе не противно носить на голове эту тухлятину? — спросила Верочка.

— Не завидуй, малышка, это грех. — Татуша повернулась к своему спутнику. — Сергей Васильевич, кто я?

— Ундина… — замешкался Рахманинов. — Ундина Дмитриевна.

Татуша гордо посмотрела на младшую сестру.

— А все равно твой венок протух, — сказала она мстительно.

Татуша с улыбкой превосходства сняла венок с головы — бережно и торжественно, как корону, нюхнула и с отвращением отбросила.

— Я — Ундина и без венка, — и, царственно улыбнувшись, прошла в свои покои.

И Верочка побрела не зная куда.

— Брика!.. — окликнул ее Рахманинов. — Психопатушка!.. Генеральшенька!..

Верочка не отозвалась ни на одно из прозвищ. Своим широченным шагом Рахманинов догнал ее и попытался взять за руку. Верочка вырвалась.

— Ну чего вы злитесь? Разве я виноват, что ваша маман заставила меня катать Татушу?

— Не лгите!.. Только не лгите!.. Вы сами этого хотели!

— Я терпеть не могу грести. Клянусь богом!

— А «Ундину» тоже мама придумала?

— О, господи!.. За что мне такие муки?

— Вы непостоянный и неверный человек!

— Можно подумать, что вы ревнуете, — Рахманинов улыбался, но голос звучал напряженно, — Оставьте это для Сережи Толбузина.

— При чем тут Толбузин?.. А Туня, так и знайте, просто старая кокетка!

Рахманинов тяжело вздохнул.

— Бедный старый Ментор!.. Старость нужно уважать, Вера Дмитриевна.

Верочка не вытерпела, ухмыльнулась.

— Психопатушка, — ловя миг просветления, быстро сказал Рахманинов. — Давайте выпьем нашего вина. Оно, правда, состарилось, но ведь старое вино — самое лучшее.

Сирень была перед ними и протягивала свои пожухшие, с крапинками ржавчины кисти. Но Верочка по-прежнему видела ее в том первом цветении, когда незнакомый и непонятный кузен вдруг обрел столь сильное существование в ее душе.

— Давайте, — сказала она тихо, — мне белого.

Но они не сумели осуществить своего намерения.

Громко зовя Верочку, подбежала Наташа в сопровождении Марины. Рахманинов привычно отступил в тень кустов.

— Что тебе надо? — яростно накинулась на младшую подругу Верочка. — Ты что — шпионишь за мной?

Наташа надула губы.

— Ты забыла?..

— Что я забыла?

— Венки, барышня, надо плесть, — высунулась Марина.

— Какие еще венки? Что за детская глупость?

— Так сегодня же канун Ивана Купалы, — напомнила Наташа.

— Все девушки на женихов гадают, — добавила Марина.

— Ну, вам обеим нечего волноваться, — свысока произнесла Верочка. — Рано еще о женихах думать.

— А мы и не думаем, — заверила Наташа. — Мы за тобой пришли. Туня и Цуккина уже сплели.

— Пошли на луг, — предложила Марина, — венки-то из полевых цветов надо плесть.

— Сегодня ночью, — раздался из кустов замогильный голос, — явится дух Сережи Толбузина!..

Верочка пренебрежительно дернула плечом, Наташа округлила глаза испугом, Марина звонко расхохоталась.

Ночь. Подернутая облачной наволочью луна дает ровно столько света, чтобы поблескивали предметы из стекла и металла и серебристый туман истаивал над кустами белой сирени. Все остальное погружено во мрак.

Девушки: Татуша, Людмила, Верочка и молоденькая гувернантка Миссочка — оставили лампу на террасе и оказались в черном непроглядье. Затем небо отделилось от земли, на нем вырисовались верхушки деревьев, проглянули звезды, и в промоинах туч забрезжил зеленоватый свет. Девушки гуськом пересекли двор и вошли в парк.

Здесь было еще темнее, но глаза привыкли, и девушки довольно уверенно пробирались среди деревьев, затем вошли в яблоневый сад с побеленными, будто светящимися стволами и здесь разбрелись, каждая направилась к своему заветному месту.

Вытянув вперед руку, Верочка подошла к дереву, уронившему отягченную неспелыми плодами ветвь. Она присмотрелась к тронутой световыми бликами тьме, определила просеку и кинула туда веночек. И прошептала наговор.

Хрустнула ветка, колыхнулась тень, снова треск, шорох, чьи-то крадущиеся шаги. Мягко ударили о землю сбитые с дерева еще зеленые мелкие яблоки. Верочка вздрогнула, прижала кулачки к груди, и тут из-за яблонь вышла Наташа Сатина, стряхивая с волос сор, а в темноте осталось дыхание Марины.

— Опять ты? — с гневом, но и с некоторым облегчением воскликнула Верочка.

— Можно я с тобой постою?

— Вдвоем привидения не увидишь, — Верочка пригляделась к темноте, — а тем более втроем.

— Но ведь ты увидишь его во сне, а не сейчас, — жалобно сказала Наташа.

— Если ты будешь торчать здесь, то и во сне не увижу, — отрезала Верочка.

Наташа понуро побрела прочь. Верочка проводила ее нежданно сочувственным взглядом — все-таки жалко малолетку…

По пути домой Марина утешала Наташу:

— Да не расстраивайтесь, барышня! Мы сами гаданье устроим. Будем ярый воск лить. Я умею. И вы своего суженого увидите.

— Нет, Марина, — грустно сказала Наташа, — мне нельзя. Я, правда, еще маленькая.

— Ну, как хотите! На вас не угодишь! — рассердилась Марина. — Пойдемте, я вас уложу. Наши небось тоже гадают. Может, успею.

— Ты иди, Мариша, я сама лягу.

— Нет уж! — по-взрослому сказала девочка. — Я вас досмотрю, иначе мне покоя не будет.

На кухне кипело веселье, когда появилась Марина. Девки давно покончили с гаданьем, и сейчас стоял дым коромыслом: дробь каблуков и мельканье цветных платков. Плясали под балалайку и мандолину, на которых мастерски наяривали два недавних врага: садовник Егорша и скороспелый подросток Иван. Но как только вошла Марина, Иван сунул балалайку кучеру и вышел в круг.

Уже по тому как он тряхнул льняными кудрями, притопнул каблуком, вертанул носком сношенного сапога, стало ясно, что площадку занял выдающийся плясун. Не спуская с Марины темных глаз, их ночь подчеркивалась просяной светлотой волос. Ваня пошел по кругу, все убыстряя и усложняя шаг вихревой «русской».

Лицо Марины горело. Она росла возле барышень, большую часть жизни проводила в господских покоях, усвоила господские манеры и привычки, могла ввернуть иностранное словцо, но душой она оставалась здесь, в не больно благоуханном, с дымком и угарцем мире, здесь раскрывалась она до конца.

Марина не долго оставалась безучастной свидетельницей Ванькиного театра. Топнув ножкой, вынеслась на круг, осадила танцора и сама повела его за собой. Нелегок был их путь-спор-битва, и ни один не уступил, сдался третий — Егорша.

— Не могу, братцы, замотали. Дайте кваску освежиться.