Л. Пантелеев - Том 1. Ленька Пантелеев. Первые рассказы

– Мама жива, а папа…

Волков помрачнел. Тонкие брови его сдвинулись к переносице.

– Не знаю, – сказал он, оглянувшись. – Может быть, и жив еще… Во всяком случае, мама панихид по нем еще не служит.

Левушка принесла на подносе пиво, пирожные, дымящееся какао.

Волков с фасоном опрокинул над стопкой бутылку, отхлебнул пену.

– Угощайся, пожалуйста, – сказал он, покосившись на стакан с какао.

Ленька глотнул горячего сладкого напитка и опьянел, почувствовал, как по всему его телу разлилась приятная истомная теплота.

– Пирожное бери, – сказал Волков.

– Спасибо, – сказал Ленька, нацеливаясь на кремовую трубочку. – И ты тоже бери.

– Ладно. Успеется. Я сначала бутерброд съем.

– Не ладно, а хорошо, – поправил Ленька.

Оба засмеялись.

– Ты учишься? – спросил Ленька.

– Да как тебе сказать? В прошлом году учился. А в этом… скорее, что нет.

– Что значит: скорее?

– Дела, милый мой, не всегда позволяют посещать уроки.

Ленька не стал спрашивать, какие дела мешают Волкову посещать уроки. Это он и без расспросов хорошо понимал. Он пил какао, с постыдной жадностью ел сладкую, тающую во рту кремовую трубочку и смотрел на Волкова, который, морщась, потягивал темное мартовское пиво и лениво отковыривал от бутерброда кусочки сыра.

«Счастливый, – говорил в Леньке какой-то темный, глухой, завистливый голос. И другой – насмешливый, презрительный и даже немного горделивый голос тотчас откликался: – Вор… жулик… мразь… конченый человек!» Он ругал и Волкова и себя за то, что согласился зайти в кафе. Но уйти, не допив какао и не доев пирожного, он не мог. А кроме того, он был и благодарен Волкову: ведь тот спас его от беды, выручил его.

А Волков от пива уже слегка охмелел. Не доев бутерброда, он потянулся к пирожному.

– Эх, кутить, так кутить, – сказал он. – Возьму-ка и я, пожалуй, какао.

Он постучал ножом по тарелке.

– Мадемуазель!

– Что прикажете, мосье? – с насмешливой важностью проговорила официантка, подходя к столику.

– Дайте нам еще какао… Два!

– Я больше не буду, – сказал Ленька.

– Будешь!.. Два! – повторил Волков, показывая официантке два грязных пальца.

Барышня отошла от столика и тотчас вернулась.

– Может быть, молодые люди, рассчитаетесь?

– Ага! – расхохотался Волков. – Не верите? Думаете, жулики?

Он выхватил из кармана бумажник. Ленька увидел в руках у товарища миллионы и почему-то испугался. Он не пил пива, но почувствовал, что голова у него закружилась.

Официантка взяла деньги и ушла.

– Я пойду, – сказал Ленька, поднимаясь.

– Куда?

– Мне надо. Поздно уже. Меня мама ждет.

– Мама? Жива? – удивился Волков.

– Да. Жива.

– Не пущу! – сказал Волков, схватив Леньку за подол рубашки.

Ленька оттолкнул его руку.

– Мне надо идти, – спокойно сказал он.

На лице Волкова мелькнула трусливая улыбка.

– Леша, присядь на минутку.

Ленька сел на краешек стула.

– Леша, – сказал Волков. – Ты не огорчайся. Я знаю, – ты огорчен. Плюнь на свои бутылки…

Он покосился в сторону буфета и шепотом сказал:

– Я тебе дело найду.

И, значительно посмотрев на Леньку, он ударил кулаком по столу:

– Клянусь!

– Хорошо, – покорно ответил Ленька.

– Леша! – Волков обнял его за плечи. – Я тебя люблю… Ведь я тебя всегда любил. Дай я тебя поцелую…

Ленька не успел отстраниться, как Волков привстал, покачнулся и чмокнул его в щеку.

– И вообще… – Голос у Волкова задрожал. – Вообще… не забывай, что мы с тобой – осколки прошлого.

– Не знаю, – усмехнулся Ленька. – Я себя осколком не считаю.

– Да! Мы с тобой двое остались. Двое! Понимаешь? – Волков для наглядности опять показал два немытых пальца. – Где все? А? Никого нет… всех размело… Чижика помнишь?

– Помню, – сказал Ленька, отодвигая стул и поднимаясь. – Прощай.

Волков схватил его за рукав.

– Нет, Леша… Стой!

«Вот черт полосатый, – подумал Ленька. – Выпил на копейку, а бузит на миллион».

– Ну, что? – сказал он сердито.

– Во-первых, почему – прощай? Не прощай, а до свиданья. Правда? Ведь мы с тобой встретимся еще? А?

– Ну, до свиданья, – сказал Ленька.

– Придешь ко мне?

– Приду.

– Адрес помнишь?

– А вы что – разве еще на старой квартире живете?

– Да, на Екатерингофском, угол Крюкова… Имеем одну роскошную полутемную комнату в четыре квадратных сажени…

Волков привстал и протянул Леньке руку. Хмель как будто оставил его или он перестал притворяться.

– Заходи, Леша, правда, – сказал он, заглядывая Леньке в глаза. – Мама очень рада будет. И я тоже. Честное слово!..

– Ладно, – сказал Ленька, напяливая кепку и направляясь к дверям.

– Так я тебя жду, Леша! Не забудь!..

– Ладно, жди, – сказал Ленька, не оглядываясь.

«Черт… аристократ… гадина», – думал он, выходя на улицу. Он был уверен и давал себе клятву, что никогда больше не встретится с этим человеком.

…На улице уже темнело. Накрапывал дождь. На Международном реденькой цепочкой зажигались неяркие фонари. Расхлябанный трамвай, сбегая с Обуховского моста, высекал под своей дугой фиолетовую искру.

И тут, очутившись под дождем на улице, Ленька вдруг вспомнил все, что случилось с ним в этот день, и на душе его стало муторно. Он почувствовал себя маленьким, ему захотелось поскорей к маме. Как хорошо, что она существует на свете! Забиться ей под крылышко, положить голову ей на грудь, ни о чем не думать, ни о чем не заботиться…

Впереди по тротуару шли две девушки, лет по шестнадцати, плохо одетые. Девушки о чем-то оживленно спорили. Обгоняя их, Ленька услышал, как одна из них запальчиво сказала другой:

– Ошибаешься, милочка, Энгельс вовсе не с таких вульгарных позиций критиковал моногамию.

Леньке почему-то стало завидно и грустно. Незнакомое слово «моногамия» показалось ему каким-то необыкновенно возвышенным, волнующим, далеким от всего того, чем он жил последнее время. Ему вдруг захотелось учиться, читать, узнавать новое. Захотелось просто делать то, что делают все ребята его возраста: сидеть в классе, выходить к доске, учить уроки, получать отметки…

«Пойду в школу, – решил он. – Не вышло с работой – плевать. Значит, не судьба. Поработать еще успею. Мне ведь еще нет четырнадцати лет…»

Эта мысль немножко подбодрила его. Он зашагал веселее. Но когда, поднимаясь по черной лестнице, он увидел в мусорном ящике разбитую молочную бутылку, он опять вспомнил все, что случилось с ним сегодня на Горсткиной улице.

«Может быть, Краузе уже разыскал меня и сидит у мамы? – подумал он. – Нет, не может быть… Ведь он даже не записал моего адреса…»

Но все-таки он чувствовал себя очень неважно, когда, дернув шишечку звонка, услышал, как задребезжал на кухне колокольчик.