Л. Пантелеев - Том 2. Республика Шкид. Рассказы для маленьких

Большинство рядовых граждан Улиганштадта признало новую власть.

Памятник Бузе был снят.

Затем кипчакская армия оставила город. Улигании было предоставлено право самоопределения.

Уроков, конечно, в этот день не было. Халдеи, напуганные рассказом Алникпопа, боялись заглянуть в четвертое отделение.

За вечерним чаем Викниксор, мило улыбаясь, заявил:

– Ребята, как мне стало известно, вы играете в гражданскую войну. Я знаю, что это интересная игра, на ней вы учитесь общественной жизни, ото пойдет впрок, когда вы окажетесь за стенами школы. Но все же, в конце концов, увлекаться этим нельзя. Надо учиться. У вас, как я знаю, произошла социальная революция. Поздравляю и предлагаю вам объединиться вместе с «халдеями» в один союз, в Союз Советских Республик. Согласны? Кроме того, в честь такого события объявляю амнистию всем пятиразрядникам.

Громкое «ура» встретило слова Викниксора.

На этом кончилась великая шкидская буза.

Шкида снова перешла с военного положения на мирное. Снова в классах Алникпоп читал русскую историю, Эланлюм – немецкий язык и два раза в неделю Костец, постукивая палочкой, кричал:

– На гимнастику – живо!

Асси в классе. – Скука. – Карамзин и очко. – Эврика! – Идея Джапаридзе. – Лотерея-аллегри. – В отпуск. – Шкида моется. – «Оне Механизмус». – Тираж. – Печальный конец. – Казначей-растратчик. – Игорная горячка. – Довольно!

Капли осеннего дождя бьют по стеклу окон – туб-туб-туб-туб.

Три часа дня, а в классе полуваттные лампочки борются с сумерками.

Лекция русского языка. Читает Асси.

Асси – халдей; голова въехала в плечи, он в ватном промасленном пальто. Карманы пальто взбухли… По слухам, в карманах кусочки хлеба, которые Асси собирает на ужин. Голос Асси звучит глухо, неслышно:

– Карамзин… Сентиментализм… Романтизм…

Улигане сидят по партам, но никто не слушает Асси. Японец фальшиво поет:

Кальмот, взгромоздившись с нотами на парту, бубнит:

– Кальмот виндивот виндивампампот, захотел виндивел виндивампампел, хлебца виндивебца виндивампампебца.

В углу Барин и Пантелеев.

– Бей!

– Семь… Дама… Казна!

– Девки!

– Мечи!

Дуются в очко. Никто не слушает Асси.

Скука…

Голос Асси, как из могилы:

– «Бедная Лиза»… Вкусы господствующего класса… Эпоха…

Голос Асси, заикающийся и глухой.

Скука!..

Купец сгреб в охапку Жвачного адмирала.

– Замесить колобок?

Ладонь проезжает по треугольной голове Адмирала, ерошит и без того взъерошенные волосы…

Скучно!..

– «Бедная Лиза». Начало девятнадцатого века… «Пантеон словесности»… «Бедная Лиза»…

– Воробей виндивей виндивампампей, дурак виндивак виндивампампак…

– Бей!

– Картинка… Лафа!

– Ну?

– Очко!..

– Мечи!

– Замесить колобок?

Скука, тоска.

И вдруг голос Джапаридзе:

– Придумал! Ура!

Упала на пол пиковая десятка, ладонь Офенбаха застыла в центре адмиральского треугольника. И голос Асси становится громким и слышным:

– С тысяча семьсот семьдесят четвертого года Николай Михайлович Карамзин предпринял издание «Московского журнала», в коем помещал свои «Письма русского путешественника». С тысяча семьсот девяносто пятого года Николай Михайлович…

– Идея! – закричал опять Джапаридзе.

Тридцать глаз обернулись в его сторону.

– Что?

– Какая?

– А ну, не тяни! Говори!

Джапаридзе ставит вопрос ребром:

– Скучно?

Полтора десятка глоток:

– Скучно.

Обросший бородавками палец Джапаридзе поднимается вверх.

– Лотерея-аллегри.

И снова голос Асси уходит в могилу.

– С тысяча восемьсот третьего года-да… Государства Российского-го… Императорский историограф-раф…

Класс уподобился развороченному муравейнику.

Унылая песня Японца переходит на бешеный темп:

Класс взбесился. Скуки нет – какая скука, если в каждой голове клокочет мысль:

– Лотерея-аллегри!

Долой скуку! Не надо карт, колобков и фальшивого тенора Япошки!

– Даешь лотерею-аллегри!

В дверь класса просовывается рука с колокольчиком. Рука делает ровные движения вверх-вниз, вверх-вниз, колокольчик дребезжит некрасивым, но приятным для слуха звоном.

Асси захлопывает томик истории словесности Солодовникова, голова уходит еще глубже в плечи, руки тонут в разбухших карманах, и Асси – незаметно в общем шуме – выходит из класса.

И сразу же у парты Джапаридзе оказываются Янкель, Пантелеев и Японец.

– Даешь?

– Даешь!

Генеральный совет заседает:

– Ты, я, он и он… Компания. Идет?

– Идет.

– Лотерея-аллегри. Черти! И не додумался никто!

– Прекрасно.

– Лафузовски.

– Симпатично.

– А вещи?

– Какие? Ах, да… Наберем кто что может…

Янкель:

– Я в отпуск пойду, принесу прорву.

– И я, – говорит Пантелеев.

Японец, захваченный идеей, решается на подвиг, на жертву.

– Все. Бумаги сто двадцать листов, карандаши… Все для лотереи-аллегри.

Джапаридзе – автор идеи – кусает губы… Он в пятом разряде и в отпуск идти не может.

– Я дам, что смогу, – говорит он.

Завтра суббота – отпуск. Сегодня день самый скучный в неделе, но скуки нет – класс захвачен идеей, которая, быть может, на долгое время заполнит часы досуга Улигании. И Джапаридзе, гордо расхаживая по классу, поднимая вверх толстый, обросший бородавками палец, говорит:

– Я!

В году триста шестьдесят пять дней, пятьдесят две недели.

Каждый день каждой недели в Шкиде звонят звонки. Они звонят утром – будят республику, звонят к чаю, к урокам, ко сну… Но лучший звонок, самый приятный для уха шкидца, – это звонок в субботу, по окончании уроков. Кроме конца уроков, он объявляет отпуск.

Обычно кончились уроки – все остаются по классам, на местах; сейчас же Шкида напоминает сумасшедший дом, и притом – буйное отделение.

В классе четвертого отделения кутерьма.

– Мыть полы! – кричит Воробей, староста класса.

И эхом откликается:

– Мыть полы!

– Полы мыть! Кто?

В руках у Воробья алфавитный список класса.

– Один с начала, один с конца: Еонин, Черных, Пантелеев и Офенбах.

– Не согласен!

– Буза!

– Я мыл в прошлый раз!

– К че-орту!

Скульба, пререкания, раздоры…