Л. Пантелеев - Том 3. Рассказы. Воспоминания. Пьесы
- Название:Том 3. Рассказы. Воспоминания. Пьесы
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Детская литература
- Год:1972
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Ваша оценка:
Л. Пантелеев - Том 3. Рассказы. Воспоминания. Пьесы краткое содержание
В настоящее четырехтомное собрание сочинений входят все наиболее значительные произведения писателя. Состав томов и расположение материала по тематическому принципу предложены самим автором.
В третий том вошли рассказы о подвиге, рассказы о детях, маленькие рассказы, воспоминания, одноактные пьесы.
Рисунки П. Тырсы и И. Харкевича.
http://ruslit.traumlibrary.net
Том 3. Рассказы. Воспоминания. Пьесы - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Так точно, – говорит, – ваше превосходительство. Обыскивали.
– Когда?
– А тогда, – говорит, – когда он без памяти лежамши был. У колодца.
– Ну как? – говорит генерал. – Ничего не нашли?
– Нет, – говорит. – Нашли.
– Что именно?
– Именно, – говорит, – ничего, а нашли тесемочку.
– Какую тесемочку?
– Вот, – говорит. И вынимает из кармана ленточку. Ей-богу, я в жизнь ее не видал. Обыкновенная полотняная ленточка. Лапти такими подвязывают. Но только она не моя. Ей-богу!..
– Да, – говорит генерал. – Подозрительная тесемочка. Это твоя? – спрашивает.
А я, понимаете, головой повертел, покачал, а сказать, что нет, не моя, – не могу. Рот занят.
И тут, понимаете, опять казачок выступает.
– Это, – говорит, – ваше превосходительство, тесемочка не опасная. Это, – говорит, – плотницкая тесемка. Ею здешние плотники разные штуки меряют, заместо аршина.
– Плотники? – говорит генерал. – Так ты что – плотник?
Я, понимаете, головой закивал, закачал, а сказать, что ну да, конечно, плотник, – не могу. Опять рот занят.
– Что это? – говорит генерал. – Что он – немой, что ли?
– Да нет, – говорит офицер. – Должен вам, ваше превосходительство, сообщить, что пять минут тому назад этот самый немой так здесь митинговал, что его повесить мало. Тем более, – говорит, – что он мне личное оскорбление сделал…
– Так, – говорит генерал. – Замечательно. Ну, – говорит, – подайте мне стул, я его допрашивать буду.
Сел он на стул, облокотился на саблю и говорит:
– Вот, – говорит, – мое слово: если ты мне сейчас же не ответишь, кто ты такой и откуда, – к стенке. Без суда и следствия. Понял?
Конечно, понял. Что тут такого особенно непонятного? Понятно. К стенке. Без суда и следствия.
Я молчу.
Генерал помолчал тоже и говорит:
– Если ты большевистский лазутчик, сообщи название части, количество штыков или сабель и где помещается штаб. А если ты здешний плотник, скажи, из какой деревни.
Видали? Деревню ему скажи? Эх!..
«Деревня моя, – думаю, – вам известна: Кладбищенской губернии, Могилевского уезда, деревня Гроб».
И я бы сказал, да сказать не могу – рот закупорен. А я об одном думаю: «Как бы мне, – думаю, – мертвому, после смерти, рот не разинуть! Раскрою рот, а пакет и вывалится. Вот будет номер!..»
– Нет, – говорит генерал, – это, как видно, из тех комиссариков, которые в молчанку играют. Такой, – говорит, – скорее себе язык откусит. А впрочем… Вот, – говорит, – мое распоряжение. Попробуйте его шомполами. Поняли? Когда говорить захочет, приведите его ко мне на квартиру. А я чай пить пойду…
– Но только, – говорит генерал, – смотрите, не до смерти бейте. Расстрелять мы его всегда успеем, а нужно сперва допросить. Поняли?
– Так точно, – говорят, – ваше превосходительство. Будем бить не до смерти. Как следовает.
Ну, генерал чай пить ушел. А меня повели в соседнюю комнату и велели снимать штаны.
– Снимай, – говорят, – плотник, спецодежду.
Стал я снимать спецодежду. Свои драгоценные буденновские галифе.
Спешить я, конечно, не спешу, потому что смешно, понимаете, спешить, когда тебя бить собираются.
Я потихонечку, полегонечку расстегиваю разные пуговки и думаю: «Положение, – думаю, – нехорошее. Если бить меня будут, я могу закричать. А закричу – обязательно пакет изо рта вывалится. Поэтому ясно, что мне кричать нельзя. Надо помалкивать».
А между прочим, бандиты поставили посреди комнаты лавку, накрыли ее шинелью и говорят:
– Ложись!
А сами вывинчивают шомпола из ружей и смазывают их какой-то жидкостью. Уксусом, может быть. Или соленой водой. Я не знаю.
Я лег на лавку.
Живот у меня внизу, спина наверху. Спина голая. И помню, мне сразу же на спину села муха. Но я ее, помню, не прогнал. Она почесала мне спину, побегала и улетела.
Тогда меня вдарили раз по спине шомполом.
Я ничего на это не ответил, только зубы плотнее сжал и думаю: «Только бы, – думаю, – не закричать! А так всё – слава богу».
Пакет у меня совершенно размяк, и я его потихонечку глотаю. Ударят меня, а я, вместо того, чтобы крикнуть или там охнуть, раз – и проглочу кусочек. И молчу. Но, конечно, больно. Конечно, бьют меня, сволочи, не жалеючи… Бьют меня по спине, и пониже спины, и по ребрам, и по ногам, и по чем попало.
Больно. Но я молчу.
Удивляются офицеры.
– Вот ведь, – говорят, – тип! Вот экземпляр! Ну и ну!.. Бейте, братцы!.. Бейте его, пожалуйста, до полусмерти. Заговорит! Запоет, каналья!..
И снова стегают меня. Снова свистят шомпола.
Раз!
Раз!
Раз!
А я голову с лавочки свесил, зубы сдавил и молчу. Помалкиваю.
– Нет, – говорит офицер. – Это так невозможно. Что он такое сделал? Может быть, он и в самом деле язык себе демонстративно откусил?.. Эй, стойте!..
Остановились. Сопят. Устали, бедняжки.
– Ты, – говорит офицер. – Плотник! Будешь ты мне отвечать или нет? Говори!
А я тут, дурак, и ответил:
– Нет! – говорю.
И зубы разжал. И губы. И что-то такое при этом у меня изо рта выпало. И шмякнулось на пол.
Ничего не скажу – испугался я.
– Эй, – говорит офицер, – что это у него там изо рта выпало? Королев, посмотри!
Королев подходит и смотрит. Смотрит и говорит:
– Язык, ваше благородие…
– Как? – говорит офицер. – Что ты сказал? Язык?!
– Так точно, – говорит, – ваше благородие. Язык на полу валяется.
Дернулся я. «Фу! – думаю. – Неужели и вправду я вместе с пакетом язык сжевал?»
Ворочаю языком и сам понять не могу: что такое? Язык это или не язык? Во рту такая гадость, оскомина: чернила, сургуч, кровь…
Поглядел я на пол и вижу: да, в самом деле лежит на полу язык. Обыкновенный такой, красненький, мокренький валяется на полу язычишко. И муха на нем сидит. Понимаете? Понимаете, до чего мне обидно стало?
Язык ведь, товарищи! Свой ведь! Не чей-нибудь! А главное – муха на нем сидит. Представляете? Муха сидит на моем языке, и я ее, ведьму, согнать не могу!
Ох, до того мне все это обидно стало, что я заплакал. Ей-богу! Прямо заплакал, как маленький… Лежу на шинельке и плачу.
А бандиты вокруг стоят, удивляются и не знают, что делать.
Тогда офицер говорит:
– Королев, – говорит, – убери его!
– Слушаю-с, – говорит Королев. – Кого убрать?
– Язык, – говорит, – убери. Болван! Не понимаешь?
«Ну, – думаю, – нет! Шалите! Не позволю я вам надсмехаться над моим язычком».
Проглотил я скорее слезы и заодно все, что у меня во рту было, протянул руку, схватил язычок и – в рот.
И чуть зубы не обломал.
Мать честная! Никогда я таких языков не видел. Твердый. Жесткий. Камень какой-то, а не язык…
И тут я понял.
«Фу ты! Так это ж, – думаю, – не язык. Это – сургуч. Понимаете? Это сургучовая печать товарища Заварухина. Комиссара нашего».
Фу, как смешно мне стало!
Шрифт:
Интервал:
Закладка: