Л. Пантелеев - Том 4. Наша Маша. Литературные портреты

Между прочим, только сейчас, став отцом и практическим воспитателем, я по-настоящему осознал, как это дурно в воспитательном отношении, что четвероногие и пернатые существа, любовь к которым мы призваны воспитывать у наших детей, живут за решетками.

Объяснять Маше, что зоопарки существуют для ее же пользы, в целях культурных, познавательных?.. Нет, эти слова ничего ей не объяснят.

Впрочем, такого, что трудно объяснить ребенку, не мало еще встретится на нашем совместном с нею пути.

Хоть бы не такие тесные были клетки, что ли. Хоть чуть-чуть ближе к тем естественным условиям, в каких положено жить нашим «меньшим братьям»…

9.1.58.

Утром Машутку поцарапал кот. Днем мама ходила с нею в Литфонд, зашла в лечебный отдел, и там эти ранки – на обеих ручках – смазали синькой. Машка возгордилась, расхаживала по комнатам и коридорам Литературного фонда и с нахальным самодовольством показывала всем желающим свои разукрашенные руки.

. . . . .

Вечером были гости – художник Харкевич с женой.

Машка вела себя пристойно.

Освоившись с новыми лицами, она, как всегда, принялась хвастаться.

Показала одну елку, потом вторую, игрушечную…

Показала Деда Мороза.

Показала часики на своей руке, показала царапину, которую нанес ей два с половиной месяца назад наш котище. Показала синее пятнышко – на одной руке, потом – на другой. Побежала в прихожую и стала таскать одну за другой игрушки.

Что это? Бахвальство собственника? Или просто чистое и здоровое желание поделиться с ближними всеми радостями и новостями, всеми сенсациями, всеми открытиями, которые она уже сделала в этом мире и продолжает делать на каждом шагу?

. . . . .

Скоро ей вставать уже. С новым днем, дорогая птаха!

16.1.58.

Вечером сегодня гуляла с Машенькой мама. Попозже в парк пришел отец. Девочка все время спала и хорошо делала, так как родители вели разговоры невеселые…

На обратном пути мама зашла в цветочный магазин, папа остался с Машей. То ли девочка почувствовала исчезновение матери, то ли время пришло, то ли коляска перестала вдруг катиться, но Машка проснулась, заулыбалась, стала проситься на руки. Я поставил ее на каменный подоконничек витрины, и она с интересом разглядывала сквозь стекло сказочный сад, столь же сказочно освещенный лампами дневного света. Среди кустов белой сирени она вдруг увидела знакомую черную шубку мамы, потянулась к ней. Мама тоже нас увидела и позвала. Машка – в подпоясанной кушачком коричневой шубке, в валенках и в пестром платочке – совершенная матрешка. Родительское сердце тает, когда посторонние люди нахваливают нашу дочку. Продавщица принесла ей срезанный цветок. Незнакомая пожилая тетя наклонилась и сказала:

– Боже мой, какие ясные глазки!..

Папа и мама выбирали цветы, маленькие зимние хризантемы, и Машке было невдомек, что цветы они выбирают без всякой радости, не для себя, а чтобы поставить их у гроба человека, которого память ее, конечно же, не сохранит.

18.1.58.

День сегодня ослепительный: голубое небо, яркое солнце, легкий мороз. И всей этой благодати Машка не видела, – весь день сидела дома с тетей Маней: мама и папа ездили на кладбище, хоронили милого друга нашего Евгения Львовича Шварца.

Вернулись под вечер. Машка здорово соскучилась, это видно было по тому, как нежно она ластилась к родителям, с какой готовностью их целовала.

Папа накануне не спал, лег рано – в 6 часов вечера, но в 8 часов проснулся и больше заснуть не мог.

Настроение у папы скверное, на душе – мрак. И напрасно он в этом состоянии берется за Машкин дневник.

22.1.58.

Несколько дней не притрагивался к этой тетрадке.

С Машкой мы как-то особенно подружились за эти последние дни.

Папа закончил срочную работу, времени у него стало больше, и девочка с утра до ночи, пока она не спит, не ест и не гуляет, находится у него в комнате. Читаем, играем, разглядываем картинки или просто возимся. С кем-нибудь ведь повозиться надо!

…Вечером папа достал из чемодана стародавнего Машкиного любимца – Петрушку. Надо было видеть ее радость. Напяленный на папину руку, Петрушка полез на книжный шкаф.

Начался «спектакль». Машка так шумно выражала восторг, так громко визжала, хлопала в ладоши, стучала ногами, что прибежала мама. Обе они сидели на моей раскладушке, изображая зрительный зал, а я импровизировал пьесу, в которой кроме Петрушки участвовала еще красная деревянная собака-такса.

Мама кричала мне:

– Спрячь голову, она видит!

Но прятаться было незачем. Как я убедился, Машка отлично понимает, что Петрушка не настоящий, что это игра, искусство, театр. Ведь и мы в детстве знали механику петрушечного представления, однако бегали за петрушечниками из двора во двор и, затаив дыхание, ждали появления длинноносого человечка в красном колпаке с бубенчиком над цветастой ситцевой ширмой.

После меня в роли петрушечника-кукловода выступала мама. Теперь Машка сидела у меня на руках. Не забуду выражения ее лица! Это был настоящий тюзовский зритель, маленький театрал, очарованный тем, что происходит на сцене.

На «сцене» происходила самая несложная импровизация: Петрушка пищал, кланялся, целовался с таксой, кричал «здравствуй, Маша!», махал руками, и Машке нисколько не мешала то и дело мелькавшая за «ширмой» мамина голова, как не мешает театральному зрителю будка суфлера или фигура осветителя в боковой ложе.

. . . . .

Почти три недели стояла у нас в столовой елка. Мама вспоминает, что в декабре, когда впервые зашла речь о елке, я высказал целую кучу опасений: дескать, Машку ни на минуту нельзя будет оставить одну в комнате: она и елку может повалить, и игрушки будет срывать, и иголок наглотается.

Машка оказалась умнее, чем думал о ней ее родитель. За три недели она не дотронулась ни до одной игрушки и вообще не прикоснулась к елке. Может быть, тут сыграл некоторую роль «культ Деда Мороза», который создали этой бородатой личности бабушка, мама и другие домочадцы. На Деда Мороза (а он ростом почти с Машу) девчонка действительно смотрела с почтением.

28.1.58.

С каждым днем, с каждым часом все лучше, свободнее ориентируется она в мире. Растет, обогащается ее словарь. По-прежнему это двусложные слова. Если в слове больше, чем два слога, она его сокращает, укорачивает – до одного, двух. Собака превращается в «баку», колбаса на ее языке – «каба», девочка – «девтя», лошадка – нечто не поддающееся транскрипции: два раза прищелкивает, цокает языком.