Владимир Зима - В пургу и после (сборник)

Задумавшись, он почти натолкнулся на Анюту. Она вначале забежала вперед, а потом остановилась и ждала его, широко распахнув руки. Анюта крепко обхватила Смолякова за плечи и спрятала лицо у него на груди. Жаркое дыхание прошло сквозь рубаху, и Смоляков, покусывая губы, вначале застыл как истукан, а потом нашел в себе силы отстранить девчонку.

— Малыш, смотри вперед!.. Уже виден огонек будки, в которой я прибью оторванный каблук, и мы пойдем на теплый скифский курган смотреть далекое зарево.

— Не хочу на курган! — замотала головой Анюта, схватила Смолякова за руку и потащила его вниз.

Они сбежали по осыпающемуся склону и упали на копну сухого колючего сена. Анюта обхватила руками шею Смолякова и зашептала какие-то глупые и ласковые слова, покрывая его лицо поцелуями, а он лишь тихо гладил ее маленькие плечи и молчал.

И снова он отстранил от себя Анюту, достал из кармана сигареты, но, подумав, спрятал их. Обиженно покусывая травинку, Анюта спросила:

— Ты снова о работе задумался? Смоляков промолчал.

— Скажи мне, а белые медведи очень страшные?

— Нет, не очень…

— Ты их видел?

— Приходилось…

— И не испугался? Ни капельки?..

— Мне нельзя было пугаться. Да и времени не было…

— А волки на Севере страшные?

— На моем острове волков нет.

— А что тогда страшно?

— Самое страшное для человека, это — солитудо, — глухо проговорил Смоляков и невесело усмехнулся.

— А что такое солитудо? Он не увидел в темноте, но по голосу догадался, что губы Анюты дрожат, и сказал себе: «Ты старый хрыч, и ты не имеешь права… Понял, никакого права! Ты должен сказать девчонке, чтобы она больше не приходила. Да, сказать, и немедленно!.. У нее все это, кажется, всерьез…»

Он боялся признаться себе, что и у него, заматерелого мужика, неоднократно прошедшего и молчание полярной ночи, и угар веселья пляжных городов, и ресторанные знакомства, и отпускную любовь, и ложные клятвы, и скорое забвение, и пятнадцатилетнее супружество — боже, неужели же целых пятнадцать лет? — были легкие встречи, и разлуки без сожаления, да мало ли чего еще было в его жизни, а теперь Смоляков боялся даже подумать, что и у него «это все», кажется, всерьез.

И когда он почувствовал, что у него не остается сил подняться и уйти, он по-настоящему испугался.

Когда все это началось?

Он не помнил, была ли Анюта на лекции в колхозном клубе, если даже была, это не важно. Он не видел людей, сидящих в зале. Ослепленный ярким светом рампы, Смоляков стоял на середине сцены и что-то сбивчиво рассказывал о своей полярной станции, о выполнении программы научных исследований Арктики, благодарил сельских школьников за их трогательные подарки…

В этом маленьком селе жила мать механика Бойченко, погибшего лет десять назад на острове Голомянном. С тех пор каждый год кто-нибудь из его товарищей по зимовке во время отпуска заезжал сюда на день-два проведать старушку, заодно помочь по хозяйству.

И на этот раз, как обычно, парторг колхоза собрал людей в клуб, Смолякова пригласили в президиум, виновато извинились, что зал не полон — все в полях, хлеба осыпаются…

В середине выступления Смоляков почувствовал, что слушают его невнимательно. Парни и девчата, видно, ждали танцев…

И тогда он, пряча обиду, иронично улыбнулся, развел руками:

— Время географических открытий, к сожалению, а может быть и к счастью, прошло… Сорок лет назад каждая зимовка считалась подвигом. А сейчас на полярных станциях работают не герои, а обыкновенные люди. Героями стали космонавты!.. Хотя Арктика за сорок лет не потеплела ни на градус, изменились оценки трудностей. То, что раньше называлось подвигом, сейчас называется нарушением техники безопасности…

Он видел, как недоуменно морщится парторг, как переглядываются молодые ребята в первом ряду, и ему стало смешно — пригласили выступить героя, а он вовсе не герой!.. И чтобы как-то сгладить неловкость, он торопливо заговорил занудным голосом о том, что в жизни всегда есть место подвигу, и парни в первом ряду принялись лузгать семечки, а парторг согласно кивнул, облегченно вздыхая.

Потом Смоляков припомнил разные смешные случаи из жизни полярников и поблагодарил за внимание. Ему вежливо похлопали, но вопросов не стали задавать, и уже заиграла на улице радиола, молодежь потянулась к выходу из клуба. Директор школы пригласил гостя поужинать. Смоляков с сожалением подумал о том, что придется пить водку, закусывать разносолами, ночью опять разыграется язва, и пошел следом за директором. Председатель колхоза, только что вернувшийся с поля, уже сидел в беседке школьного сада, негромко обсуждая с парторгом какие-то свои дела. На деревянном столе в окружении обильной закуски красовались две бутылки армянского коньяка.

Как водится, потолковали о политике, о расширении торговли с капиталистами — нужное дело, с кем торгуешь, воевать не станешь! — и вскоре, незаметно осушив обе посудины, парторг с председателем колхоза уехали на газике по домам. Директор школы намекнул, что не худо бы и продолжить, но Смоляков сослался на язву и тоже ушел.

Проходя мимо клуба, он замедлил шаг. Гремела радиола, на скупо освещенном асфальтовом пятачке танцевали несколько пар. Сбоку тесной кучкой стояли парни. Здесь, не таясь, курили даже малолетки. Стайка девушек расположилась на противоположной стороне танцплощадки.

И тут он заметил ее. Одна, без подруг, она сидела на неуклюжей садовой скамейке, в стороне от танцующих, и смотрела на Смолякова. Он лениво бросил сигарету под ноги, растоптал, поглядывая на парней, и пошел приглашать девушку на танец, внутренне напрягаясь и ожидая неминуемого отказа.

И во время танца — это было старое танго «Скажите, почему…», — когда Смоляков торопился заговорить девчонку, уверить ее в том, что он герой-полярник, приворожить, не отпустить ни на шаг, никому не отдать, Анюта смотрела на него широко раскрытыми глазами.

И все полетело кувырком! В первый день Смоляков должен был читать лекцию, во второй день его обычно возил по полям главный агроном, а вечером он собирался поиграть в шахматы с директором школы… После первого танца с Анютой все планы изменились.

И вот теперь немолодой мужчина, вспотевший от натуги, едва плетется на велосипеде по пыльной жаркой степи в поисках каких-то там травинок… Ковыль нужен, ковыль…

Ну, не смешно ли?..

После танцев они пошли к деревенскому пруду, сидели рядом на бревне, слушая оглушительную перекличку лягушек, и когда он попытался обнять ее за плечи, она испуганно вздрогнула и напряглась всем телом. Смоляков понял, что она совсем еще ребенок и ничего-ничего не знает… И он убрал вдруг обессилевшую руку, срывающимся от волнения голосом стал читать стихи. Он знал много стихов, заучивал их долгими нудными вечерами на полярной станции.