Александр Шеллер-Михайлов - Гнилые болота

Моя мать не вынесла всѣхъ страданій, выпадающихъ на долю многихъ хорошихъ русскихъ женщинъ; она не имѣла нужды идти за преступникомъ-мужемъ въ Сибирь, но она носила всѣ признаки хорошей русской женщины, и потому я рѣшился подробно поговорить объ этомъ существѣ.

Матушка вынесла изъ уроковъ бабушки еще менѣе познаній, чѣмъ дядя. Почти постоянно одинокая, не слишкомъ любимая бабушкою, безъ причины оскорбляемая братомъ, она возилась съ куклами, шила имъ платья и вѣчно рылась въ лоскутьяхъ шелковыхъ матерій, полотна и коленкора, за что и получила отъ бабушки названіе лоскутницы. Маленькая лоскутница-мѣщаночка походила, какъ двѣ капли воды, на своего отца. Блѣдная, худенькая, съ голубыми жилками на вискахъ, она была миленькимъ и нѣжнымъ ребенкомъ. Находясь всегда дома, она сильно чувствовала недостатки въ дни безденежья и часто голодала въ то время, когда дядя рыскалъ по театрамъ и баламъ. Любя въ душѣ свою несчастную мать, она не любила ея расточительности. У нея родилась какая-то болѣзненная антипатія ко всякому внѣшнему блеску. Въ ея незрѣломъ еще дѣтскомъ умѣ со словомъ аристократы соединялось странное представленіе мотовства, бросанья денегъ на вѣтеръ и голодныхъ дней. Голодные дни и аристократизмъ! Какія несовмѣстимыя понятія! Впрочемъ, чего не придумаетъ и не соединитъ дѣтскій умъ. Она часто помогала своей нянѣ въ ея комнатныхъ работахъ, и бабушка сердилась.

— Не готовитесь ли вы, Софья Ивановна, въ горничныя? — спрашивала она иронически и отчасти строго.

— Это я отъ скуки дѣлаю, мама, да и няня такая старая-старая; она устала, — отвѣчала матушка и, не обращая вниманія на насмѣшки брата, облегчала хлопотливые труды любимицы-старушки, крѣпостной няни, подаренной бабушкѣ однимъ изъ братьевъ.

Однимъ изъ главныхъ наслажденій матушки было слушаніе сказокъ и пѣсенъ няни, передававшихся ребенку дребезжащимъ, старческимъ и монотонно-баюкающимъ голосомъ; однимъ изъ лучшихъ утѣшеній была молитва.

Играя въ саду нанимаемаго бабушкою домика, матушка возбуждала зависть сосѣднихъ дѣтей нарядами своихъ куколъ. Дѣти разсказывали объ этихъ нарядахъ своимъ родителямъ, и нѣкоторые изъ родителей обратились къ матушкиной нянѣ съ вопросомъ: гдѣ покупаетъ ея барыня для куколъ своей дочери эти платья?

— Соничка, хочешь достать денегъ? — спросила однажды у матушки няня; она любила до безумія свою воспитанницу и хотѣла дать ей возможность заработать деньги, чтобы ребенокъ могъ купить хоть булку въ голодные дни.

— Гдѣ же, няня, ихъ достать? — спросила дѣвочка.

— А ты сшей нѣсколько такихъ платьицъ, какъ у твоихъ куколокъ, я ихъ продамъ, и тебѣ денегъ принесу на новыя куклы.

Ребенокъ захлопать въ ладоши и радостно принялся за работу. Платья были сшиты, деньги получены и вмѣстѣ съ ними полученъ заказъ новой работы. Десятилѣтняя дѣвочка, играя, начала зарабатывать деньги, которыхъ не умѣлъ пріобрѣтать никто изъ ея семьи. Нянька продавала готовыя платья и закупала матеріалъ для новыхъ работъ. Все это дѣлалось тайкомъ отъ бабушки, и только случай открылъ ей тайну.

Разъ въ тяжелые дни безденежья, что случалось въ концѣ каждаго мѣсяца, бабушка рѣшительно не знала, что дѣлать: ѣсть было нечего, ни чаю, ни сахару, ни кофе не находилось въ домѣ, въ долгъ никто не давалъ. Бабушка исходила всюду, чтобы перехватать денегъ до перваго числа, и не достала ихъ нигдѣ. Утомленная, грустная, возвратилась она домой, тяжело опустилась на диванъ и заплакала. Кажется, первый разъ въ жизни не оправдалась ея любимая поговорка: «Богъ дастъ, такъ и въ окно подастъ».

— Что съ тобой, мама? — спросила матушка.

— У насъ ѣсть нечего, Соня. Хоть бы Богъ меня прибралъ, эта жизнь мнѣ невыносима.

— У меня, мама, есть деньги; можно будетъ купить покушать.

Соня побѣжала въ спальню къ своему комоду и принесла оттуда весь свой капиталъ.

— Откуда у тебя деньги?

— Извини, мама, я работаю на продажу кукольныя платья, — отвѣчала, краснѣя, дѣвочка и робко подняла большіе голубые глаза и взглянула на мать, ожидая, что та скажетъ.

Бабушка вертѣла въ рукахъ деньги, точно разсматривая, такія ли онѣ, какъ другія, бывавшія доселѣ въ ея рукахъ, и, наконецъ, тяжело вздохнула; ей трудно было поблагодарить, ободрить ребенка, такъ больно кольнули ея слухъ слова: работаю на продажу.

— Швея, швея-Софья! — проговорила она, машинально гладя по головѣ ребенка. — Швея, швея-Софья! — повторила она снова, качая головой, и въ этихъ грустныхъ, ироническихъ словахъ прозвучалъ скорѣе упрекъ, чѣмъ благодарность.

Однако, дѣло сдѣлалось: мать начала открыто брать работу; скоро куклы замѣнились дѣтьми, дѣти взрослыми. Дѣвушка брала недорого за труды, и въ заказахъ не было недостатка. Часто была сыта бабушка на эти трудовыя деньги, и еще чаще выпрашивалъ ихъ дядя, рѣшаясь даже поцѣловать ручку сестры, что всегда смѣшило матушку. Впрочемъ, онъ въ минуты восторга ставилъ ее въ примѣръ всѣмъ, говорилъ, что у него за чудная сестра, что сильнѣе всего сокрушаетъ его ожидающая ее судьба въ нашемъ глупомъ обществѣ: это еще болѣе смѣшило матушку. Такъ проводила она время дѣвичьей жизни, трудясь и считая трудъ за игру: онъ былъ ей не тяжелъ; она шила, попѣвая тихимъ, но веселенькимъ голоскомъ любимыя русскія пѣсни, переданныя ей няней, и никто никогда не зналъ, что дѣлалось въ ея душѣ и какъ развитъ былъ ея умъ.

Девятнадцати лѣтъ Соня вышла замужъ за моего отца. Отецъ познакомился съ семействомъ бабушки черезъ дядю во время своей службы въ театрѣ. Они встрѣчались на пикникахъ и на охотѣ. Дядя пригласилъ отца къ себѣ, чтобы попасть за кулисы, и знакомство завязалось. Матушка и отецъ полюбили другъ друга.

— Гадкую жизнь вы ведете, Василій Александровичъ! — замѣтила однажды матушка отцу.

— Какъ гадкую? Напротивъ того: у насъ, у театральщины, славная, свободная жизнь, — отвѣтилъ отецъ и ожидалъ возраженія или согласія на высказанную имъ мысль; но матушка только посмотрѣла на него и покачала головой. Ему стало неловко отъ этого взгляда, и долгое время шевелился въ его умѣ возбужденный и оставленный безъ разрѣшенія вопросъ.

Мѣсяца черезъ три отецъ снова сидѣлъ у матушкина рабочаго стола. — Вы правы, Софья Ивановна, — тихо говорилъ онъ, вертя въ рукахъ какой-то лоскутокъ.

— Въ чемъ?

— Помните кашъ разговоръ о театральной жизни?

— А! Ну, что же, поняли вы ее?

Матушка пристально поглядѣла на отца.

— Понялъ. Бросилъ. Только теперь жить нечѣмъ.

— Нужно работать.

Разговоръ принялъ другое направленіе.

Во время отставки отецъ не посѣщалъ семейства бабушки, но черезъ няньку матушкѣ давалъ извѣстія о себѣ. «Я еще живъ, — писалъ онъ ей, — еще надѣюсь». Эти двѣ фразы составляли письмо; расписывать листы не было времени, и матушка совершенно успокоивалась; она понимала этого человѣка и не боялась за него, покуда онъ надѣялся. Бабушка, вѣроятно, не согласилась бы на этотъ бракъ, если бы предложеніе не совпало со временемъ сѣченья дяди, когда она упала духомъ. Характеръ матушки тоже много содѣйствовалъ исполненію желанія молодыхъ людей.