Александр Шеллер-Михайлов - Лес рубят - щепки летят

— Мы должны, должны заботиться о наших братьях, — вздохнула Дарья Федоровна.

— Должны? Каждый должен заботиться о себе. Прежде всего мы должны обеспечить себя и не раздавать того, что у нас есть, чтобы после наши дети, наши внучата не нуждались в чужой помощи. О бедных же должно заботиться государство, правительство. Мы не должны мешать ему, распложая тунеядство.

— Господи, какое у тебя жесткое сердце! — упрекнула Дарья Федоровна сына.

— Сердце у всех одинаково жестко и одинаково мягко, — усмехнулся Алексей Дмитриевич. — Дело не в нем. Дело в умственном развитии, в трезвых взглядах. Я желаю истинного блага и достоинства человечеству; вы желаете сделать из человечества толпу слабых и погибших созданий, не имеющих силы идти без чужой помощи. Я откровенно говорю, что я не отступил бы ни перед чем, чтобы уничтожить частную филантропию.

— Вот мило! И сами состоите членом наших благотворительных учреждений, — заметила одна из дам.

— Поневоле! Нельзя же уничтожить эти учреждения, если они завещаны предками. Но уж, конечно, я буду всегда бороться против расширения этих учреждений и против всяких подачек попрошайкам. Я уверен, что и многие согласны со мной, но нерешительность, бесхарактерность мешает им сознаться откровенно, что им надоело отрывать от себя гроши и бросать их без пользы.

— Нет, вы не говорите этого, — заметил какой-то старичок. — Я к светлому христову воскресенью всегда рад дать бедняку… Разговеется… Радость у него в семье…

— А к вечеру драка, после того как на ваши три рубля он купит водки…

— Ну, зачем же так думать, зачем так думать! — покачал головой старичок. — Может быть, и не на вино пойдут деньги…

— А! тут не должно быть никаких может быть! Нужно говорить прямо: да или нет. Я утверждаю, что часть, большая часть денег, полученных от благотворителей, идет в кабаки, и вы мне не докажете противного. У меня факты, цифры, точные сведения, а у вас ваши может быть…

Старичок сострадательно покачал головой и скромно прошептал:

— Мы по заповедям божьим живем, а не по модным наукам… Мы старые христиане, а не новые люди.

— И хороши иногда благодетели, — иронически продолжал Алексей Дмитриевич. — Один влез по уши в долги, не имеет средств отдать деньги за взятые у честных тружеников вещи, обманывает доверие своих кредиторов, разоряет семью, а помогает бедным. Да вот, например, наш почтеннейший Данило Захарович Боголюбов…

— Что с тобой? — строго произнес Дмитрий Васильевич?

— Что? — усмехнулся Алексей Дмитриевич. — Разве вы еще не знаете? Этот почтенный член нашего комитета, этот любвеобильный помощник страждущих и голодных оказался вором.

Все общество взволновалось. Графиня начала торопливо креститься.

— Да, вором, — повторил Алексей Дмитриевич. — И у кого воровал? У нашего войска, переносившего такие тяжелые дни, — у раненых, нуждавшихся в помощи. Воровал провиант, корпию, бинты. Это позор, позор для тех, кто пожимал руку этого казнокрада.

Алексей Дмитриевич иронически смотрел на своих собеседников.

— Да этого не может быть, — выразил кто-то сомнение.

— Помилуйте, сегодня получены в министерстве достоверные известия. Правительство напало на след.

— Это ужасно!

— Господи, наставь на путь истиный совращенных демоном, — прошептала Дарья Федоровна.

— Теперь молитвы не помогут. Теперь строгий суд нужен! примерное наказание нужно! — резко произнес Алексей Дмитриевич.

В обществе начались толки и предположения. Алексей Дмитриевич сообщил все, что знал об открытых злоупотреблениях.

— Нет, теперь новые люди нужны для новых порядков, — закончил Алексей Дмитриевич. — Теперь нужно повернуть круто, или мы свалимся в бездну. Я знаю, что многие боятся крутых мер, но они увидят, что правы те, которые стоят теперь за крутые меры.

— Молодость, молодость, горячность! — пробормотал старичок, отстаивавший подачку нищим грошей на праздники. — Люди не щепки, что их бросать можно.

— Вот отец тоже воображает, что люди не щепки, — ответил Алексей Дмитриевич. — Он тоже высказал мне еще сегодня утром подобную же мысль.

Дмитрий Васильевич нахмурил брови, вспомнив, о чем они говорили утром.

— А мне кажется, что с людьми, в крайнем случае, надо поступать, как со щепками, — продолжал Алексей Дмитриевич. — Где лес рубят, там и щепки летят. Если мы хотим вырубить старый лес злоупотреблений, то мы не должны заботиться о представителях этих злоупотреблений. Пусть они летят, как щепки. Я знаю, что вот, например, отец готов назвать подобные идеи цинизмом… Ты, кажется, так назвал их утром? — небрежно обратился он к отцу. — Но я все-таки стою за необходимость крутых мер. Нужно спасать себя. Впрочем, кому хочется гибнуть, тот гибни.

Дмитрий Васильевич очень хорошо понимал, что камни летели в его огород, что гибель пророчилась ему за непринятие крутых мер. Несмотря на жесткость его характера, несмотря на его нелюбовь к жене, несмотря на сознание того, что недурно бы взять под опеку Дарью Федоровну, его бесила резкость и беззастенчивая откровенность сына. Дмитрий Васильевич в душе, быть может, желал достигнуть совершенно тех же целей, которых хотел достигнуть его сын, но в старике шевелилось что-то вроде стыда; он готов был действовать, но действовать под сурдинкой, тайком. Алексей Дмитриевич очень хорошо знал своего отца и свою среду со всеми ее приличиями и обычаями, и потому он очень ясно видел, что отец думает одинаково о ним, хотя и желает действовать иначе. Все дело было в том, что отец сросся со своей средой и прежде всего думал о том, «что скажет свет», — сын же еще не успел по молодости лет прирасти к своей среде и прежде всего говорил: «Было бы мне хорошо, а на толки я плюю!» В то же время Алексей Дмитриевич сознавал, что нерешительные меры не поведут ни к чему, что надо работать смелее и, главное, скорее.

— Мне кажется, что именно теперь настала пора действовать, — продолжал он, — теперь или никогда. Дела до того запутаны, до того плохи, что еще шаг, еще неделя, месяц — и все погибнет или, по крайней мере, запутается до того, что уже нельзя будет распутать. Если бы люди, смотрящие на дело иначе, потрудились попристальнее взглядеться во все, то они убедились бы, что я прав.

— Новатором каким-то сделался, — прошептал старичок своему соседу. — Заграничных изданий, верно, начитался… Вот и дай волю подобной молодежи!.. Господи, господи!

Дмитрий Васильевич один понимал, что сын говорит не для общества, а исключительно для него самого, и сознавал все более и более, что его дела действительно плохи и требуют немедленного исправления. Далеко за полночь проходил он по своему кабинету и даже не поехал к Матильде Францовне Геринг. Несколько раз останавливаясь перед окном, барабанил он по стеклу, как бы желая заглушить свои думы. Под утро, ложась в постель, он решился действовать прямо.