Александр Шеллер-Михайлов - Лес рубят - щепки летят

— Да ведь и черт потому страшен людям, что они его не видали, — пошутил Александр Флегонтович. — Но ты будь тверже, теперь нужно беречь свое здоровье, свои силы, а не мучиться бесполезными сомнениями. Дела не переделаешь, начатого не остановишь, значит, нужно думать только о том, чтобы спокойно и твердо пережить то, что может случиться…

Он говорил, по-видимому, спокойно, но и в его душе порой пробуждались опасения за будущее. В литературе начали проскальзывать грязные выходки против всего нового молодого. Прохоров начал чувствовать, что в доме Белокопытовых все холоднее и враждебнее относились к нему и к любимым им людям.

— Ваши, кажется, начинают опасную игру, — небрежно говорил Алексей Дмитриевич. — Куда вы нас ведете…

— Я лично никуда и никого не веду, — шутливо отвечал Александр Флегонтович. — Детей веду, правда, в корпуса и высшие учебные заведения, вот и все…

— Да-с, может быть… Но ваши-то что делают?

— Я думаю, граф, что каждый может отвечать только за себя?

— Ну, тут трудно сказать, что у вас личное, что общее со всеми людьми, которых убеждения вы разделяете…

— Моя жизнь, граф, проходит на виду у всех, знающих меня, — ответил Александр Флегонтович и переменил разговор.

Но этим не кончилось. Алексей Дмитриевич начал все сильнее и сильнее отставать от передовой партии и усиленно старался дать понять всем и каждому, что его нельзя смешивать с нею. В его поведении стала замечаться какая-то трусливая осторожность. Он вдруг перестал говорить громкие фразы и нападал уже не на старую, а на молодую партию, стараясь выгородить себя из ее кружка. Это был недобрый знак. Жена Алексея Дмитриевича действовала прямее и не ограничилась одними предостережениями и намеками. Она не из каких-нибудь глубоких соображений, а просто из личной мелочной ненависти решилась проучить Александра Флегонтовича и стала толковать о том, что таких людей не следует пускать в дом, что они могут оказаться замешанными в какое-нибудь дело, могут навлечь неприятности на тех, к кому они были вхожи в дома, что во всяком случае они ставят своих знакомых в двусмысленное положение.

— Но ты же сама пригласила его в учителя? — заметил муж.

— Пригласила, значит, могу и отказать. Ты понимаешь, что теперь не такое время, чтобы терпеть у себя в доме подобных людей…

— Он может повредить Сереже.

Жена пожала плечами.

— Он? Повредит? Его можно устранить, — заметила она. Алексей Дмитриевич посмотрел вопросительно.

— Я никак не думала, что он такой зловредный человек, — проговорила она. — Я удивляюсь Давыдову, что он держит подобных учителей. Через них он может потерять всех учеников из нашего круга…

Через несколько дней после этого разговора она написала Александру Флегонтовичу, что, к сожалению, она не может более вверять ему образование своего сына. Александр Флегонтович пожал плечами и бросил записку. У него не было недостатка в уроках, и потому он не особенно печалился потерей нескольких рублей.

Прошло недели две, как он уже не появлялся в дом молодых Белокопытовых. Его отсутствие заметил только Дмитрий Васильевич, спросивший у сына и невестки, почему так давно не появляется у них Прохоров.

— Неловко впускать к себе этих людей, — холодно ответил Алексей Дмитриевич. — Они там бог знает что замышляют.

— Да нам-то какое дело до этого? — спокойно ответил старик.

— Мы можем быть компрометированы, — заметила графиня.

— Мы? Компрометированы? — усмехнулся Дмитрий Васильевич, пожимая плечами. — Я, по крайней мере, думаю, что есть люди, которые стоят выше всяких подозрений, и к числу таких людей я, кажется, имею право причислить, например, себя…

Он насмешливо обратился к сыну.

— В тебе-то уж я никак не предполагал такой боязливости, ты всегда так громко высказывал свои убеждения…

— Я думаю, что осторожность и трусость — две вещи разные, — заметил сын.

— Может быть, может быть, — усмехнулся отец. — А вот мы, старики, живем себе без всяких осторожностей и все-таки спокойны за себя…

— Вы почти устранились от дел, от общественных интересов, так потому и спокойны, — пояснил сын.

— Не то, совсем не то, мой друг, — снисходительным тоном заметил отец. — Играем мы в открытую игру — вот в чем дело!

Но дело этим не кончилось. Появившись в один прекрасный день в пансионе Давыдова, Прохоров застал содержателя пансиона в тревожном состоянии.

— Что вы, батенька, там наделали? — спросил Давыдов, маленький юркий человечек с хитрыми глазами и кошачьими ухватками.

— Где там?

— Вверху-с, вверху-с, — скороговоркой произнес Давыдов. — Вами недовольны, вас в чем-то подозревают.

— Да кто?

— Графиня Белокопытова, ее близкие… У меня чуть не опустел весь пансион… Так нельзя-с… Это что же… Вы там бог знает что замышляете, а это отзывается на нас… Дело воспитания должно быть серьезным делом, батенька. Учитель должен стоять вне всяких общественных волнений, движения партий, минутных увлечений. Учитель должен не знать ничего, кроме своей науки, стоящей выше настроений минуты.

— Да вы мне растолкуйте прямо, чего вы хотите, — усмехнулся Александр Флегонтович.

— Да как вам объяснить, — задумался Давыдов. — Ничего я не хочу. Дело сделано-с, так чего же мне хотеть. Я не могу оставить вас у себя учителем… Вы понимаете, я, батенька, вами дорожу, я вас уважаю, я ценю ваши познания, ваш метод… Таких бы учителей нам побольше, давайте их, мы доставим вполне образованных людей, мы покажем, как можно развить положительные знания в ребенке…

Александр Флегонтович терял терпение.

— Ну-с, и потому этих учителей нужно гнать? — спросил он.

— Не то, не то, — заговорил Давыдов. — Но, видите ли, наше дело совсем особенное дело… Вы, батенька, кофе не выпьете ли у меня?

Александр Флегонтовнч отказался.

— Ей-богу, выпейте! — упрашивал Давыдов. — Я велю подать?..

Александр Флегонтович еще раз отказался.

— Сигару не возьмете ли? Последовал новый отказ.

— Ну, как хотите. А, право, хорошо бы за стаканом кофе потолковать… Да, так о чем бишь я говорил?..

— Вы говорили, что ваше дело особенное дело.

— Да, да! Вот видите ли. Тут нужна своего рода политика… Хе, хе, хе!.. Мы, с одной стороны, выбираем учителей-с… Мы ищем в них положительных достоинств, серьезных знаний, дорожим ими. Таким учителем с реальными знаниями являетесь вы. Я, батенька, вас ценю, я уважаю вас… Хе, хе, хе, вы думали, что я не следил, как вы преподаете? Нет-с. Я все видел! Вы перл, перл!.. Да-с!.. Но, с другой стороны, мы должны платить этим учителям, мы должны иметь средства на содержание их… Вы знаете, батенька, мы не богачи, не филантропы, мы не из своего кармана платим. Мы платим из денег, вверенных нам родителями учеников. Мы в сущности посредники между родителями и учениками… Да, батенька, посредники и больше ничего! Теперь является вопрос: не должны ли мы соглашать двойные интересы — интересы науки и прихоти родителей? Наука требует хороших учителей, родители требуют тоже хороших учителей. Но понятия науки и понятия родителей различны. У родителей понятия изменчивы, на них влияют разные обстоятельства, они…