Александр Шеллер-Михайлов - Лес рубят - щепки летят

Скворцова хотела возражать, но графиня, подставив к ее губам свою руку, пошла далее, не обращая на нее внимания. Эта новость была громовым ударом для девушки: она впервые поняла, что ее могут продержать в приюте еще год, и два, и три… одним словом, столько, сколько вздумается графине. Приют был не срочною тюрьмой.

Когда графиня уехала, Марья Николаевна застала Скворцову в классной комнате в слезах.

— Что это ты разнежничалась? — язвительно спросила Постникова. — Не обидел ли кто тебя?

— Это тех обидеть можно, которые на ладан дышат, — грубо ответила Скворцова, быстро отирая слезы.

— Дура!

— Что ж делать, если никто умному ничему не учил.

— Держала бы язык за зубами, так и была бы умной.

— Да ведь я, Марья Николаевна, не лошадь; это только ту бьют, а она все молчит да глазами хлопает.

Марья Николаевна отошла.

— Дурища! сама дурища! — бормотала ей вслед Скворцова. — Туда же расфуфырится на праздниках, к разной сволочи в гости поедет хвостом вилять. Шкура! Шелковое платье тоже сшила! в цепочке ходит!

Девушка снова закрыла лицо и опять расплакалась.

— Скворцова, что с тобой? — раздался над нею ласковый голос, и по ее волосам скользнула чья-то маленькая рука.

Девушка не отвечала ни слова и только прижала свое лицо к талье стоявшей перед нею Катерины Александровны. Прилежаева не трогалась с места и как бы бессознательно продолжала ласкать бедную воспитанницу. Она по собственному опыту знала эти минуты безотчетного горя, когда мы радуемся присутствию сочувствующего нам человека и в то же время желаем только одного, чтобы он нас ни о чем не расспрашивал, ни в чем не утешал. Прошло минут пять; наконец Катерина Александровна почувствовала, что Скворцова поднимает голову. Глаза двух девушек встретились. Лицо Скворцовой еще было покрыто слезами, но она уже улыбалась.

— Глупая я, совсем глупая! — проговорила она, качая головой. — Разревелась и сама не знаю, о чем. Вот и платье вам испортила своими слезами, — по-детски перешла Скворцова к другому предмету, увидав на платье Катерины Александровны пятна от своих слез.

— Ну, новое велю купить, когда разбогатеешь, — улыбнулась Катерина Александровна.

— А вы думаете, что я не купила бы? Да если бы я богата была, я такое, такое платье вам сделала бы, что наши аспиды лопнули бы от злости!

— А ты и обрадовалась бы этому?

— Еще бы. Да я просто бежала бы отсюда, за версту обходила бы, чтобы их не видеть!

— Зачем же бежать? Ты и без того скоро выйдешь отсюда.

— Нет, вы этого не говорите! Вон стращают, что будут держать, пока места не сыщут мне.

— Что же! прямо на место выйти хорошо.

— А лето-то, лето-то здесь жить? Что вы? Да я просто руки на себя наложу.

— Ну, полно. Летом проживем как-нибудь. Отпускать будут в гости.

— Да куда же?

— Ну, хоть ко мне…

— Нет, не будут! Они ведь меня извести хотят; завидно, что я молодая.

— Ты совсем дитя, Наташа.

— Нет, вы этого не говорите! Я вот как исповедоваться шла, так всю ночь о своих грехах плакала.

— Ну, и сдала их все?

Скворцова как-то странно взглянула на Катерину Александровну и отрицательно покачала головой. В эту минуту раздался звонок, призывавший к ужину. Скворцова быстро встала, схватила руку Катерины Александровны и поцеловала ее. Молодая девушка наклонилась и поцеловала воспитанницу в губы. Скворцова как будто забылась от этого поцелуя, сжала в своих объятиях Катерину Александровну и покрыла ее лицо бесчисленными поцелуями.

— Голубушка, красавица моя ненаглядная! — страстно шептала она. — Если бы вы знали, как я вас люблю!

Скворцова еще раз сжала в объятиях Прилежаеву и выбежала из комнаты. Все это было так неожиданно, так необыкновенно, что Катерина Александровна опомнилась не вдруг. Она машинально поправила волосы, задумчиво провела рукой по лбу и тпхо пошла в столовую. Она понимала, что в душе Скворцовой происходило что-то необычайное, что-то тяжелое, но что именно — этого Прилежаева не могла объяснить себе. Во всяком случае она решилась попытаться и разузнать тайны бедной девушки.

Следующий день был днем отпусков на Пасху. В приюте все шло вверх дном. Все суетились, бегали, шумели; в приемной толпились бедные матери детей с узелками принесенной одежды; дети стремглав носились на половину Анны Васильевны, отпрашивались в отпуск, переодевались из приютского платья в свое, снова являлись к Анне Васильевне, торопливо, на ходу целовались с подругами, прощались с помощницами и улетали из своей клетки с такой быстротой, что их престарелые матери и тетки были не в силах догонять своих детей. Среди этой возни помощницы тоже утомились не на шутку, считая одежду, оставленную детьми, осматривая отпускаемых воспитанниц и объясняясь с их родителями. Впервые в течение долгих месяцев оставшиеся воспитанницы шли к обеду не попарно; впервые в течение нескольких месяцев за столом не только не было недостатка в пище, но был даже остаток ее. Приют на один день принял оживленный вид, и после постоянного казарменного порядка было просто отрадно видеть разбросанные по полу лоскутки, обрезки бумаги и тому подобные предметы, оставленные детьми. Приютские комнаты походили на казематы, из которых после долгого заключения узники вырвались на свободу.

— Ну, кажется, сегодня можно будет и отдохнуть, — заметила Ольга Никифоровна, раскрасневшаяся, как вареный рак, и облитая крупным потом. — Ноги совсем притоптались.

— Я тоже устала, — томно промолвила Марья Николаевна. — Впрочем, сегодня и без нас посидят дети.

— Кто-нибудь из старших присмотрит, — решила Ольга Никифоровна. — Скворцова может.

Ольга Никифоровна знала, какой эффект это произведет на Марью Николаевну.

— Ну, уж нашли на кого положиться! — ядовито воскликнула Марья Николаевна.

— Отчего же на нее и не положиться? — спросила Катерина Александровна. — Впрочем, и я не пойду отдыхать; значит, можете быть покойны.

Катерина Александровна радовалась, что ей представится случай поговорить со Скворцовой, не боясь соглядатаев.

— Да где же Скворцова-то? Я ее не вижу, — произнесла Ольга Никифоровна, обводя комнату глазами.

Все осмотрелись.

— Вот видите: из-за стола без позволенья вышла, — едко заметила Марья Николаевна. — Хороша помощница!

— Она не была-с за столом, — отозвался чей-то голос из среды воспитанниц.

— Сходите за ней кто-нибудь! — велела Ольга Никифоровна.

Три воспитанницы выскочили из-за стола. Дети считали за счастие возможность пробежаться.

— Вернитесь! Ступай ты, Кононова! — приказала Зубова.

Две воспитанницы с постными физиономиями вернулись на место, а третья, подпрыгивая, побежала на поиски.

— Она, верно, лежит в спальне: ей давно нездоровится, — промолвила Катерина Александровна.