Александр Шеллер-Михайлов - Чужие грехи

Евгенія Александровна относилась ко всему легко, но и она призадумалась, когда ей впервые пришлось явиться передъ обществомъ: она не принадлежала къ числу тѣхъ выдающихся по уму, по богатству или по положенію въ обществѣ личностей, которыя, будучи брошены мужьями или бросивъ мужей, сохраняютъ за собой все уваженіе своихъ знакомыхъ и своихъ родныхъ. Первая встрѣча съ родителями показала ей, что ее могутъ встрѣтить далеко недружелюбно и подозрительно посторонніе, такъ какъ и ея собственная семья при первомъ свиданіи съ нею надѣлала ей не мало колкостей и непріятныхъ замѣчаній. Супруга дѣйствительнаго статскаго совѣтника, Дарья Павловна Трифонова, мать Евгеніи Александровны, встрѣтила дочь довольно крупною бранью. Замѣчанія въ родѣ того, что «на какія же это средства ты жить-то будешь? У насъ еще братья твои на шеѣ сидятъ и сестеръ то твоихъ съ рукъ сбыть не можемъ!» «И вздумала съ кѣмъ бѣжать! Съ Олейниковымъ! Еще и самъ опериться то не успѣлъ, а туда-же чужихъ жонъ сманивать вздумалъ.» «Промѣняла кукушку на ястреба, а теперь и будешь кулаками слезы отирать!» — эти замѣчанія градомъ посыпались изъ устъ матери. Почтенная дама для домашняго обихода, для застращиванья дѣтей и прислуги всегда имѣла запасъ довольно крупныхъ выраженій, напоминавшихъ, что въ «дѣйствительной статской совѣтницѣ» не умерла еще «писарша».

— Ты, матушка, позоришь насъ! продолжала она бранить дочь. — Что будетъ говорить баронесса фонъ-Шталь? Я бы на мѣстѣ твоего мужа по этапу тебя вернула въ домъ, черезъ полицію вытребовала бы! Хорошій примѣръ подаешь младшимъ сестрамъ! Чѣмъ тебя содержать будетъ Михаилъ Егоровичъ? Ни за нимъ, ни передъ нимъ ничего нѣтъ!

Дѣйствительный статскій совѣтникъ Александръ Петровичъ Трифоновъ, отецъ Евгеніи Александровны, сообразно съ своимъ чиномъ говорилъ менѣе и былъ по обыкновенію лакониченъ, замѣтивъ дочери одно:

— Ты и не разсчитывай на моей шеѣ сидѣть!

Сказавъ это, онъ хлопнулъ дверью и удалился въ свой кабинетъ въ «дѣламъ.» Съ дѣтьми и подчиненными онъ всегда объяснялся въ этомъ родѣ сжато и выразительно.

Во второй визитъ пріемъ былъ такой же сухой, хотя Дарья Павловна и была менѣе строга съ дочерью, видя, что та ничего не проситъ и ни въ чемъ не нуждается. Разговоръ матери и дочери сдѣлался даже довольно оживленнымъ, такъ какъ на Евгеніи Александровнѣ было удивительно хорошо сшитое новое платье. Мать не выдержала, начала распросы о цѣнѣ матеріи, объ адресѣ модистки, перешла къ новѣйшимъ модамъ и разговорилась окончательно. Есть такіе общіе интересы и вопросы, при которыхъ забываются всѣ мелкія размолвки.

— Ахъ, мамочка, нынче нужно экономничать и я придумала, что лучше всего шить у себя на дому, щебетала Евгенія Александровна, обрадованная оборотомъ бесѣды, — У меня есть такая швея: уродъ страшный, съ однимъ глазомъ, здѣсь вотъ этакій горбъ, ходитъ, какъ верблюдъ…

Она показала, какой у швеи горбъ и какъ она ходитъ.

— Ну, ну, стрекоза! засмѣялась мать при комическомъ разсказѣ дочери, махая рукой, чтобы дочь перестала ее смѣшить.

— Ахъ, мамочка, мамочка, какая вы душка! вдругъ обрадовалась этому смѣху Евгенія Александровна и начала цѣловать мать.

— Задушишь, задушишь! отбивалась «генеральша», очень любившая, когда ее ласкали ея дѣти.

Въ семьѣ ласки дѣтей и родителей были рѣже, чѣмъ ссоры изъ за лишняго платья или истраченнаго на извощика двугривеннаго.

— Такъ вотъ, мамочка, этотъ верблюдъ и шьетъ у меня на дому, оживленно продолжала Евгенія Александровна. — Шьетъ она отлично, а вкусу ни капли! Но у меня, вы знаете, вкусу много, я все сама сфантазирую, придумаю, укажу и выходитъ прелесть.

— А дорого она беретъ? спросила генеральша.

— Ахъ, мамочка, что вы, что вы! Развѣ это можно. Ее боятся люди и никуда не берутъ, потому что это просто пугало! воскликнула дочь. — Вѣдь на нее взглянуть, такъ просто тошно становится. Миша ее видѣть не можетъ. Кто-же ее возметъ въ домъ? Она готова чуть не даромъ работать, лишь бы быть сытой и сидѣть въ теплѣ! Я вѣдь ее въ такой трущобѣ нашла… Бетси мнѣ ее рекомендовала. Бетси всегда розыщетъ что нибудь подходящее, практичное… Если бы вы видѣли, мамочка, гдѣ она жила: комнатка въ подвалѣ, почти безъ свѣту, сырость, грязь и рядомъ пьяные сапожники, отдѣленные только какой то тряпицей, носящей названіе драпировки. А мужъ содержательницы квартиры какой то юродствующій отставной чиновникъ: иногда рычитъ, какъ собака, а то ругается, какъ извощикъ. Она, мамочка, все это разсказываетъ, а я хохочу, хохочу до слезъ… Конечно, она такой уродъ, что ей не опасно было тамъ жить съ этимъ сбродомъ. Но вѣдь все же она дѣвушка!

— Ты сколько же ей платишь? допрашивала мать, заинтересованная новостью.

— Ахъ, мамочка, я ее пріодѣла, дала уголъ, кормлю, пояснила Евгенія Александровна. — Чего же ей еще? Вы, мамочка, отдавайте ей шить для себя и для сестеръ. И дешево будетъ, и хорошо! Я сама все прилажу, присмотрю…

Евгенія Александровна вдругъ засмѣялась.

— Что ты? спросила мать.

— Вотъ вы, мамочка, говорите, чѣмъ я жить буду? сказала Евгенія Александровна. — Да я этого монстра на балаганахъ показывать буду — вотъ и деньги!

— Вѣтрогонка, право, вѣтрогонка! покачала головой мать. — Тебѣ все ни почемъ!.. Нѣтъ, вотъ пожила бы въ моей шкурѣ, какъ каждый день за каждый фунтъ говядины пилятъ, такъ не то бы запѣла.

Почтенная дама почти завидовала освободившейся отъ всякихъ стѣсненій дочери.

Евгенія Александровна бросилась опять ее обнимать.

— Бѣдная, бѣдная мамочка, все то у тебя заботы да хлопоты! щебетала она, лаская мать. — Вотъ такъ то и мнѣ жилось съ этимъ противнымъ деспотомъ!.. Ахъ, если бы ты все знала, ты бы не обвиняла меня…

Дарья Павловна была побѣждена окончательно.

— Ну, не мѣсто здѣсь о мужьяхъ говорить, сказала она.

— Я вотъ какъ нибудь заѣду къ тебѣ. Кстати и о швейкѣ поговоримъ; на зиму много придется шить, а отца знаешь — все скупѣе и скупѣе становится… Въ карты сталъ много проигрывать, сказала она, совсѣмъ понизивъ тонъ.

Евгенія Александровна вздохнула.

— Въ карты ли, мамочка? проговорила она съ сомнѣніемъ въ голосѣ. — Это вѣчная отговорка мужчинъ: въ карты проигралъ, въ карты, а глядишь…

— Ахъ, Женя, Женя, если бы ты все знала! глубоко взохнула мать и отерла слезу. — Ну, когда нибудь заѣду къ тебѣ, поговоримъ по душѣ.

Мать и дочь сошлись тѣснѣе съ этого дня. Но Евгенія Александровна все таки не сразу вошла въ прежній кружокъ знакомыхъ своей семьи. Она даже побаивалась и недоумѣвала, какъ встрѣтятъ ее и что скажутъ эти люди, какъ держать съ ними себя и какъ подкупить ихъ въ свою пользу.

Первой женщиной, которую встрѣтила въ родительскомъ домѣ Евгенія Александровна, была баронесса фонъ Шталь. Это была высокая, плотная и румяная женщина лѣтъ сорока пяти, съ широкимъ лбомъ, съ гладко-причесанными черными волосами, съ крупнымъ ртомъ и рѣзко округленнымъ подбородкомъ. Въ ея быстрыхъ главахъ было что то рѣзкое и жесткое. Она была перновская уроженка, довольно темнаго происхожденія, довольно сомнительной репутаціи, но тѣмъ не менѣе очень извѣстная въ кругу золотой молодежи и жуировавшихъ старичковъ, ведшая широкую жизнь и дававшая вечера, на которыхъ появлялось такъ много новыхъ лицъ, что ихъ даже не считали нужнымъ рекомендовать и представлять другъ другу. Впрочемъ, они и безъ того, не будучи знакомыми, знали хорошо другъ друга и понимали безмолвно, зачѣмъ каждый изъ нихъ являлся въ квартирѣ баронессы. Госпожа Трифонова довольно наивно для своихъ лѣтъ и для своей опытности называла баронессу «дамой высшаго круга» и потому нѣсколько сконфузилась, когда она пріѣхала при Евгеніи Александровнѣ: мать боялась, какъ взглянетъ на ея дочь, бѣжавшую отъ мужа, такая «особа». Но добродушная и снисходительная баронесса фонъ Шталь не подала ни малѣйшаго повода думать, что она осуждаетъ или презираетъ бѣглянку. Напротивъ того, она чуть не бросилась въ объятія Евгеціи Александровны, окинувъ ее съ ногъ до головы быстрыми глазами ястреба, завидѣвшаго добычу.