Александр Шеллер-Михайлов - Чужие грехи

Онъ началъ сознавать потребность лгать уже съ семнадцати лѣтъ, пробивая себѣ путь къ существованію уроками въ богатыхъ домахъ, когда нужно было казаться развязнымъ и любезнымъ въ минуты самыхъ тяжелыхъ житейскихъ невзгодъ, когда нужно было хоть по цѣлымъ недѣлямъ голодать, но все-таки шить по модѣ платье и давать на водку барскимъ лакеямъ, чтобы они не третировали учителя en canaille, когда нужно было втираться въ довѣріе къ какой-нибудь неприглядной барынѣ, даже сближаться въ нею, хотя бы она внушала только отвращеніе, и въ то же время скрывать короткость съ нею отъ ея супруга, когда нужно было «укрывать» и лѣнь, и пороки учениковъ и воспитанниковъ, чтобы не потерять выгоднаго мѣста. Эта необходимость лгать была тѣмъ рычагомъ, которымъ, по мнѣнію Матросова, можно было чуть не весь міръ перевернуть. Матросовъ зналъ, что въ качествѣ учителя въ богатыхъ домахъ, въ качествѣ собесѣдника въ богатыхъ кружкахъ, въ качествѣ человѣка, надѣющагося сдѣлать карьеру при помощи богачей онъ долженъ былъ маскироваться, прикидываться, пускать въ глаза пыль. Онъ не читалъ — времени у него на это не было — ни Шекспира, ни Монтэня, но въ какой-то иностранной газеткѣ онъ выудилъ свѣденіе, что съ 1603 года въ шекспировскихъ произведеніяхъ является яснѣе философское направленіе и что это философское направленіе является полнымъ отраженіемъ идей, почти фразъ Монтэня, — Матросовъ это запомнилъ и при случаѣ, какъ бы вскользь говорилъ о философіи Шекспира, о его заимствованіяхъ у Монтэня, о томъ, что слѣды этого видны даже въ такихъ, повидимому, самостоятельныхъ произведеніяхъ великаго драматурга, какъ Гамлетъ. Также случайно, чуть-ли не съ бумажки, въ которую было что-то завернуто въ лавкѣ, удалось ему прочитать замѣтку о Помпеѣ — онъ не зналъ даже, что эта замѣтка была помѣщена въ журналѣ министерства народнаго просвѣщенія однимъ изъ русскихъ ученыхъ — и въ этой замѣткѣ онъ прочелъ о надписяхъ на стѣнахъ Помпеи, о надписяхъ, говорившихъ, что еще наканунѣ городъ жилъ обычною своею жизнью, люди назначали другъ другу свиданія, надѣялись насладиться зрѣлищами и тому подобное — и вотъ онъ, Матросовъ, начиналъ разговоръ о Помпеѣ, о ея жизни, объ этихъ надписяхъ, о томъ странномъ впечатлѣніи, которое онѣ производятъ на зрителя, увидавшаго ихъ черезъ сотни лѣтъ послѣ того, какъ онѣ были начерчены рукой прохожаго на уличной стѣнѣ дома. Онъ никогда не оставлялъ непрочитаннымъ ни одного печатнаго лоскутка бумаги, случайно попадавшагося ему подъ руку; онъ очень любилъ «энциклопедіи», книги въ родѣ разныхъ «чудесъ промышленности и искуствъ», «тысячи фактовъ изъ области наукъ и искуствъ» и т. п., онъ особенно охотно пробѣгалъ смѣсь въ разныхъ періодическихъ изданіяхъ, въ разныхъ старыхъ сборникахъ и альманахахъ: все это давало ему массу матеріала для разговоровъ. Вы могли заговорить съ нимъ о войнѣ и онъ вамъ замѣчалъ: «Да всѣ неудачи у насъ большею частью оттого и происходятъ, что мы плохо помнимъ слова старика Колиньи: „il faut commencer former le monstre par le ventre“, то есть „прежде чѣмъ воевать — ты сухарь припаси!“ Начинались-ли толки о вліяніи евреевъ на наше общество, онъ кстати ввертывалъ свое слово: „Э, да этотъ вопросъ коротко рѣшенъ еще Шарлемъ Фурье. Ils pervertiront vos moeurs sans changer les leurs, замѣтилъ онъ про евреевъ и яснѣе этого вы ничего не скажете для опредѣленія ихъ вліянія на общество, хоть сто лѣтъ толкуйте объ этомъ вопросѣ“. И всѣ удивлялись его начитанности и памяти, видя, что онъ знаетъ даже такія мелочи, какъ мнѣніе Фурье объ евреяхъ. Но главной его силой и его конькомъ были анекдоты: онъ дѣлался центромъ, около котораго групировалось все общество, собравшееся въ той или другой гостиной, какъ только онъ принимался за анекдоты. Вралъ онъ при этомъ безпощадно, но вралъ остроумно, весело, виртуозно и вызывалъ всеобщій хохотъ, стяжавъ вполнѣ по заслугамъ названіе „души общества“. Его приглашали на перебой на разные вечера, ужины, jours fixes; здѣсь онъ чувствовалъ себя вполнѣ въ своей тарелкѣ, являлся какъ бы центромъ всего собравшагося общества и въ избыткѣ самодовольствія и благодушія выпивалъ непомѣрное количество бургонскаго и шампанскаго, заканчивая вечеръ у Палкина съ двумя-тремя друзьями среди батареи пивныхъ бутылокъ. Близкіе люди говорили, что онъ пьетъ вовсе не отъ избытка благодушія и самодовольствія, а что онъ старается хмѣлемъ заглушить мысли о завтрашнемъ днѣ; другіе предполагали, что онъ пьетъ отъ несчастной супружеской жизни: его жена, бывшая когда-то простой швеей, была не парой ему, она жила гдѣ то въ заднихъ комнатахъ и занималась только хозяйствомъ…

Попавъ въ эту школу, Евгеній почувствовалъ себя не особенно ловко: онъ былъ моложе всѣхъ своихъ однокласниковъ, онъ былъ менѣе ихъ всѣхъ развязенъ, онъ не могъ гордиться, подобно имъ, ни своимъ богатствомъ, ни своими титулами, онъ не въ состояніи былъ даже примкнуть къ какому-нибудь изъ пансіонскихъ кружковъ, не умѣя и не желая заискивать въ комъ-бы то ни было. Товарищи при его вступленіи въ школу отнеслись къ нему равнодушно и безучастно, такъ какъ его вступленію въ школу не предшествовали разговоры ни о его богатствѣ, ни о значеніи его родителей, ни о чемъ такомъ, что могло-бы сдѣлать его интереснымъ. Кромѣ того онъ былъ только приходящій ученикъ и потому особенно сближаться съ нимъ или особенно нападать на него товарищамъ не представлялось ни времени, ни нужды. Его какъ будто игнорировали и только сыновья княгини Дикаго нерѣдко обмѣнивались съ нимъ разговорами и сообщали ему закулисныя тайны пансіона. Самъ Матросовъ и учителя взглянули на Евгенія какъ-то странно: съ перваго-же раза они увидали, что онъ превосходно подготовленъ, что онъ въ своей деревенской наивности принимаетъ вопросъ объ ученьи не за шутку, а за нѣчто, серьезное, что онъ имѣетъ не всегда пріятную для учителей привычку задавать вопросы, просить разъясненій. Уже послѣ двухъ-трехъ недѣль пребыванія Евгенія въ училищѣ, Матросовъ не то съ ироніей, не то съ одобреніемъ замѣтилъ ему:

— О, да вы, батенька, въ професора проберетесь!

Эта фраза подхватилась школьниками и Евгеній получилъ кличку „господина професора“. Эта кличка произносилась съ ироніей, но тѣмъ не менѣе къ Евгенію иногда стали обращаться съ просьбами показать то-то, объяснить это-то. Порой онъ сознавалъ даже, что ему завидуютъ, такъ по крайней мѣрѣ разъ онъ услышалъ, какъ говорилъ одинъ великовозрастный юноша, готовившійся въ юнкера:

— Чортъ возьми, если-бы я вонъ столько-же зналъ-бы, сколько Хрюминъ, я ужь давно не только юнкеромъ, а и офицеромъ былъ-бы…

Особенно завидовали ему и уважали его тѣ изъ товарищей, которыхъ родители, подобно княгинѣ Марьѣ Всеволодовнѣ, имѣли непріятную привычку проэкзаменовывать своихъ дѣтей дома, не довольствуясь школьными отмѣтками и школьными экзаменами. Такіе юноши даже обращались къ Евгенію съ просьбой рѣшать имъ математическія задачи, выправлятъ ихъ сочиненія и т. п.