Георгий Баженов - Хранители очага: Хроника уральской семьи

— Яша-а? — и в самом деле удивилась Аня.

— Что ты, мы думали — мы Яшу знаем как свои пять пальцев, а оказалось, он нас всех обвел вокруг собственного пальца. Знаешь, какой номер-то отколол наш Яков Петрович?

— Какой?

— Ни за что не отгадаешь! Приезжает к нам с Большой Земли одна инженерша в техотдел. Новенькая — ну совсем никто не знает. В первый же день подваливает к ней… кто ты думаешь? Яков Петрович! «Здравствуйте», — говорит. Она говорит: «Здравствуйте». Он спрашивает: «Как вас зовут?» — «Катя меня зовут, Екатерина Андреевна, если полностью». — «Очень приятно, — говорит наш Яков Петрович, — а меня зовут Яша, Яков Петрович. Выходите за меня замуж, я вас люблю!»

— Ну, дае-ет! — хоть и в сотый раз слушает об этом, а все равно с восторгом и восхищением восклицает Базиль.

— Екатерина Андреевна, конечно, обомлела, — думает, ну надо же, наглец какой! — продолжал Вовчик. — Решила проучить нашего Яшу. «У вас, — говорит, — какое образование, дорогой товарищ?» — «Средне-техническое», — как ягненок, заблеял бедный Яша. «Куда же вы со свиным рылом да в калашный ряд?» — «Не понял…» — «Да как же, — насмешливо так говорит Екатерина Андреевна, — у меня же, говорит, образование высшее, вы у меня в подметках, что ли, будете находиться?» — «Зачем в подметках? — скромно потупился наш Яшенька. — Я пролетарского происхождения, но к наукам с детства питаю слабость. Буду учиться». — «Вот когда поступите, тогда и сватайтесь!» — «А я уж поступил. Заочно, правда. Так как же насчет свадьбы?»

— И кто бы мог подумать, что наш Яшка на такие номера способен! — с прежним удивлением покачивал головой Базиль.

— Ты слушай дальше. «Откуда ж вы такой быстрый взялись? — чуть потеплела Екатерина Андреевна. — Впервые таких скакунов вижу». — «А у нас, — скромно заметил Яша, — темперамент такой южный, хотя мы и северных кровей…»

За столом так все и грохнули, улыбнулась и Аня, сдержанно, немного растерянно. Ну, ребята, конечно, знали, что между Яшей и Аней тянулась своя история, вернее, знали так: Яша безнадежно влюблен в Аню, а та неприступна, память о Кольше — святая для нее вещь; а знать о той ночи, которая случилась между ними… никто, конечно, даже и представить себе не мог, что такое может случиться, поэтому на Яшины «страдания» смотрели привычно, обыденно: хочется человеку мучиться — и мучайся. И уж, конечно, когда Аня вдруг собралась и уехала на Урал, никак не связывали это с отношениями между Яшей и Аней, ясно было одно — у Ани дома свекровь, сын, сколько здесь ни держись за Кольшину память — там тебя ждет жизнь, твоя, кровная, от нее никуда не спрячешься — не скроешься. Ну, уехала Аня, как-то, правда, очень уж внезапно, толком ни с кем не попрощавшись, будто испугавшись чего-то, взяла расчет и… ну, а раз уехала, значит, так надо, при чем тут связывать этот отъезд с Яшей, с его безнадежной любовью? Стукнуло его тогда малость, было дело, перетрухнули ребята, с Аней тоже не поймешь что творилось, в истерике была, но… прошло все, прошло — и ладно. И может, это даже хорошо, что Аня тогда уехала, надеяться Яше было уже больше не на что, вот он и задумал жениться, враз, чтоб отрезать от себя прошлое, муку свою мученическую.

— «Темперамент, — говорит Екатерина Андреевна, — темпераментом, но ведь я — не лошадь, чтоб меня объезживать. Надо, — говорит, — дорогой Яков Петрович, к женщине обхождение иметь». — «Иметь имею, — заблеял Яша, — да сказать не умею. Вот один только вопрос и крутится в голове — выходите за меня замуж!» — и стучит серебряным копытцем по земле, аж искры до небес летят.

— Ну, ты уж начал тоже… Ты по делу говори, а то понес ерундистику…

— Не, ребята, — сказал Сашка Ерохин, — она баба ничего оказалась. Своя. Я на свадьбе прям втюрился…

И снова все грохнули за столом — кто и говорит-то о бабах? — Сашка, бабу-то ни одну не обнимавший; и говорит-то как — с пониманием, со значением — захмелел, захмелел у них Сашок…

Жизнь для Ани опять, в который уж раз, повернулась какой-то новой, неожиданной плоскостью, и нельзя сказать, что она сидела подавленная, уничтоженная, нет, она скорее была удивлена, и больше всего удивлена собой, потому что сколько живет — столько и строит разные планы, а других людей, а других жизней вовсе и не принимает в расчет, будто у других и быть не может никаких изменений или обстоятельств… И вот ехала сюда, летела, думала: сказать надо Яше, признаться, решить все, обдумать, а тут, оказывается, вон уже что… Сидела она бледней, чем обычно, внутри все обвалилось, рухнула какая-то уж совсем наипоследнейшая надежда, надеяться больше не на кого, только на себя. На себя. Сжалась душа в комочек, горечью отдавало внутри, горечью и растерянностью, но виду она старалась не подавать. Что надо знать о них с Яшей, ребята уже знали, а большего им знать ни к чему.

— Короче, ломалась Екатерина Андреевна, ломалась — да сколько можно? Приехала — а тут тебе и муж сразу, и квартиру дают, и мы ребята что надо, чего еще надо, чего еще и думать? «Одно условьице, — говорит, — Яков Петрович. Как только в первый раз ударите меня — мое вам до свиданьица!» — «Да это мы никогда. — заступился за мужиков Яша, — мы только мух кулаком бьем. А жен мы одной ладошкой приглаживаем…»

— Вот так это и было, — вздохнул Базиль. — Сыграли свадьбу, въехали в квартиру и — ту-ту… в свадебное путешествие. Приедет Яша — заведем опять волынку: только ли бурить или бурить и осваивать?

— У твоего начальника медовый месяц — а ты вон чего вспомнил.

— Ну, а что, поехали к ней на родину… Нужно же показаться новой родне.

Тут как раз раздался легкий стук в дверь.

— К вам можно? — И к ним влетела Нинусь, в опушке рыжих, своих, в огонь, волос.

— Так, — сказал Вовчик, — приветствую еще одну половину человечества! Нинусь, ну, ты, как всегда, вовремя! Хотя и не ко времени…

— Точно, — сказал Базиль. — Не раздевайся. Не проходи. Сгребай все это в сумку. Поедем к Кольше, ребята.

— На чем? — спросил Сашка. — На чем поедем?

— На попутке, на чем.

Быстро собрались, вышли из общежития; с кольцевой выбрались на автостраду. Тормознул вахтовый автобус.

— Куда, ребята?

— По пути, — сказал Базиль. — Садись, братва.

— А куда все же? — Парень даже заинтересовался: смотри-ка, садятся, а не говорят, во нахальство.

— Да скажем, тормознешь.

Километров через пять-шесть Базиль тронул шофера за плечо:

— Тормозни-ка, шеф.

Автобус вильнул в сторонку, открылась дверь.

— Понятно, — сказал шофер, — так бы и сказали. — И, газанув, рванул по шоссе.

Кладбище было еще совсем молодое, в чахлых зарослях березнячка, тусклое, северное. Чуть дальше, чуть ближе, кой-где по сторонам блестели болотца; здесь, правда, где кладбище, был взгорок, сухо, шуршала под ногами высокая ядовито-зеленая, глянцевая даже какая-то на вид трава. Кольшин памятник — мрамор с золотой веточкой лавра посредине — виднелся издалека, обгороженный штакетником, с лавочкой по одну сторону, с карликовой, струящейся на ветру березкой по другую. Прошли. Молча сели. Сняли фуражки. Аня не плакала, только пристально, тяжело всматривалась в Кольшин портрет, в который уже немного попало воды, и от этого он чуть зажелтел. Снят Кольша был на буровой, без шапки, на ветру, волосы развевались, взгляд был сосредоточенный, твердый, только что он скомандовал: «Пуск!» — и в это время его щелкнули. На работе он был такой — жесткий, властный.