Семен Бабаевский - Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 1

От ворот Мальцевых слухи поползли по станице и вскоре проникли и на молочную ферму. Как ни старалась Ирина ничего не слышать и ничего плохого не думать о Сергее, а сердце все болело и болело. Вечером, приехав на ферму, она бежала домой и, блестя глазами, спрашивала мать, не приезжал ли Сергей.

— Ох, горе, горе мне с тобой, — вздыхала Марфа Игнатьевна. — Видно, правду люди говорят — не тебе его любить.

— А я не верю! Никому не верю, пока от него не услышу.

Отказавшись от ужина, Ирина садилась у окна и так, прислонившись горячей щекой к вспотевшему стеклу, просиживала всю ночь. Утром мать со страхом смотрела на ее сухие, выплаканные глаза и только сокрушенно качала головой:

— Да ты не больна ли, Иринушка?

— Нет, мамо, я здорова.

Как на беду, проезжая мимо двора Мальцевых, Ирина встретилась с Варей.

— Эй, молочница! Чего так запоздала? — крикнула Варя, выходя из калитки.

— А я всегда в эту пору приезжаю в станицу, — сухо ответила Ирина. — Да на этом бычьем транспорте раньше и не вернешься.

— Иринушка, небось надоело тебе цобкать? — сочувственно спросила Варя. — Ну, ничего, — ее быстрые глаза засмеялись, — может, скоро и не будешь на быках ездить?

— Это почему же так? — Ирина насторожилась, увидя в глазах Вари недобрый блеск.

— А так, твой Сергей… — Она не досказала, залилась смехом, прыгнула на воз и уже на ухо прошептала: — Ты ему не очень верь. Как подружке скажу, что Сергей смеется над тобой. — Она заговорила еще таинственней: — Меня, говорит, Ирина полюбила за Золотую Звезду, а за это каждая полюбит».

— Погоди, — тихо проговорила Ирина, — что ты такое говоришь? Откуда тебе это известно?

— Сорока на хвосте принесла — вот откуда!

— Это неправда! — крикнула Ирина. — Неправда! Сергей так обо мне не скажет. Ты это сама выдумала. Как тебе не стыдно, Варя!

— Дурная ты, что тебе еще сказать! — Варя прыгнула на землю. — Ты не злись, тебе ж добра желаю.

У Ирины так заболело сердце, что она не могла вымолвить ни слова. Желая одного — уехать побыстрее, она взмахнула кнутом, надвинула на глаза платок и за слезами не видела ни быков, ни дороги.

И еще одну ночь Ирина не смыкала глаз. Она вышла на курган — когда-то здесь они стояли вдвоем и любовались лунным светом. Теперь же степь была укрыта такой темнотой, что не было видно ни дороги, ни даже птичника. Ирина ждала — вот-вот вдали вспыхнет зарево автомобильных фар. Она так пристально смотрела в темноту, что ей или показалось, а может быть, она и в самом деле увидела две горящие точки.

— Он! Сережа! — крикнула она и с замирающим сердцем побежала к дороге. Горящие точечки разрастались, все шире и шире раздвигалась тьма, и вот слепящий свет озарил Ирину, курган, птичник, — мимо нее с грохотом и ветром пролетел грузовик. Долго маячили красные огоньки — точно шарики катились по земле. Ирина стояла у обочины дороги и шептала:

— Не он. А может, это правда?

Утром, когда Ирина ушла на ферму, а Марфа Игнатьевна управлялась в хате, на птичник нежданно-негаданно пришли Тимофей Ильич и Ниловна. Старики были одеты по-праздничному. Старый Тутаринов, сухой и высокий, был в папахе из кудлатой овчины, в тулупе, в сапогах, смазанных дегтем. Ниловна была одета в широкополую кофту, повязана теплой шалью. Рядом с Тимофеем Ильичом она казалась совсем маленькой.

Не постучавшись, Тимофей Ильич открыл дверь, на пороге снял шапку и перекрестился. Перекрестилась и Ниловна. Потом они поклонились хозяйке и молча переступили порог. Только после этого, все так же молча, Тимофей Ильич распахнул полы тулупа и извлек оттуда паляныцю, завернутую в рушник, и бутылку водки. Теперь Марфа Игнатьевна не сомневалась, что Тутариновы пришли сватать ее дочь. Обрадованная такой приятной неожиданностью, Марфа Игнатьевна и улыбалась гостям, и не знала, где их посадить, что им сказать. Принимая дрожащими руками хлеб, она перекрестила его, поцеловала и положила на стол. Водку поставила под стол. Потом стала упрашивать гостей раздеться.

— У нас хатенка маленькая, — говорила она, помогая Ниловне развязать концы шали.

Снимая шубу, Тимофей Ильич сказал:

— Гостей не так радует хата, как ласковый прием хозяйки.

Ниловна сняла кофту и, усевшись на лавку, осмотрела хату.

— А и вправду, — сказала она своим тихим и приятным голосом, — хатенка у вас маленькая, а славная хатенка. И тепло у вас. Наверно, дочка печь топит?

— Ирина у меня на все руки.

— А где ж она будет? — спросил Тимофей Ильич.

— В извозе. Щебень на строительство возят. Где ж ей быть?

— Ну, Марфа Игнатьевна, — заговорил Тимофей Ильич, усаживаясь на лавке, — ты уж, наверно, догадываешься, за каким делом мы к тебе пожаловали? Да оно и не трудно догадаться. На столе — хлебина в рушнике, под столом — наизготове горилка, а на лавке — добрые люди. Картина дюже наглядная. Так вот что я скажу про наше посещение. Хоть мы уже люди и немолодые, век свой прожили, можно сказать, в старых обычаях, а все ж таки мы не будем упоминать таких слов, какие говорились допрежь: дескать, у вас имеется товар, у нас купец, у вас живет красавица царевна, а у нас пребывает красавец царевич и прочее. Такие слова нынче не в моде, и нет в них правильного понятия. Скажем по-простому, без обиняков: в вашем доме, Марфа Игнатьевна, есть невеста, стало быть, ваша дочка. По всему нам видно — девушка славная, работящая. А в нашем доме на тот случай приберегается жених, стало быть, наш сын, не будем его здорово расхваливать, а только скажем — парень хоть куда. Ко всему этому, Марфа Игнатьевна, родительскому глазу видно, что дети наши паруются. Знать, и нам не следует стоять в стороне, а надобно поступать так, как поступали наши покойные родители, когда нас женили и замуж выдавали. Правильно я говорю, Ниловна?

— Известное дело, чего же еще, — сказала Ниловна. — Друг дружку они полюбили, так что надо их благословить, — да и всему разговору конец.

— А что вы, Марфа Игнатьевна, на это скажете?

— Ох, Тимофей Ильич и Василиса Ниловна, задали ж вы мне задачу! Я скажу, что так я рада, так я рада, что вы навестили меня с добрыми намерениями, что даже и выразить не могу свою радость. И речи ваши о наших детях приятны моему сердцу. А все ж таки я не знаю, как и быть. Дело-то такое еще неясное.

— А что ж тут неясного? — спросил Тимофей Ильич и посмотрел на Ниловну. — По-нашему — все ясно!

— А слыхали небось, какая идет по станице балачка? Такое бабы поговаривают… — Марфа Игнатьевна запнулась, отвернула лицо. — Будто так выходит, что сыну вашему неровня моя дочка. Так что я и не знаю, как нам и говорить о таком деле.

— Что нам та балачка? — Тимофей Ильич вынул из кармана кисет и стал закуривать. — Люди почешут языком, да и замолчат. Мы же своим детям не чужие люди, а родители.