Семен Бабаевский - Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 1

— Да хоть бы взять колхозы Садового? По Совету, в среднем, как сообщила Крошечкина…

Дальше Тихон Ильич ничего не услышал. При упоминании имени Крошечкиной у него почему-то потемнело в глазах, появился какой-то нудный звон в ушах. «И этот Крошечкину хвалит, — подумал Тихон Ильич. — Да ты посиди с ней рядом. Нет, лучше не буду жаловаться. Черт с ней, пускай карьерует. Докарьеруется».

— …Или взять соседей Крошечкиной, — услышал Тихон Ильич голос Головко. — Это же позорное отставание. Яман-Джалга доведет нас…

И снова Тихон Ильич погрузился в тревожные мысли. «И за каким кляпом я сюда пожаловал? На позор. Не звали, так я сам явился. Вот он, берите за три копейки».

— Тихон Ильич, — сказала Чикильдина, и Осадчий вздрогнул, — как у тебя дела?

— Сеем так себе, — невнятно ответил Осадчий. — Но в общем неплохо.

— Ну все-таки? Какие расчеты?

— Расчеты средние. Такого страшного ничего нет.

— Когда закончишь сев?

— Сказать, скоро закончу.

— Ну как скоро?

— Думаю, что не очень долго. — Тихон Ильич виновато улыбнулся. — Я уже думал рапорток писать, да так, поскромничал.

— Чепуху мелешь, — сказал Головко. — Какой рапорток? У тебя два колхоза еще не начали сев. И вот еще тревожный вопрос, — обратился Головко к Чикильдиной. — Для посева в фонд Красной Армии не хватает земли. Эта печальная история стала мне известна только сегодня.

— Как же это не хватает? Земля вся учтена? Например, стансоветский фонд вы учли?

— Мне агроном сказал, что станичные Советы имеют только сенокосные угодья. — Головко резко махнул рукой.

— Видимо, агроном твой человек новый, — с улыбкой проговорила Чикильдина. — Тихон Ильич, сколько, например, у тебя в Совете распашной земли?

— Пятьдесят пять гектаров, — поспешно ответил Осадчий и взялся руками за голову. «Пропал, прямо сам влез в каверзу… И все через эту Крошечкину, будь ты проклята».

— Вот видишь, — Чикильдина посмотрела на Головко. — А таких станиц у нас немало. Тихон Ильич, ты эту землю засеваешь в фонд Красной Армии?

Тихон Ильич закашлялся и промолчал. «Ах ты, горе! И принес меня дьявол в такой час», — подумал он, чувствуя неприятный озноб в теле.

— Ты, Иван Иванович, — говорила Чикильдина, — поедешь сейчас же в Беломечетинскую. Там посидишь недельку, наладишь дело. А я поеду к Тихону Ильичу. Ты на чем приехал? — обратилась она к Осадчему.

— Верхи.

— У меня вездеход в ремонте. Так что я тоже подседлаю коня. Да, Головко, проводи своих агрономов в поле. Пусть они соберут опыт. Ведь есть же у нас ударники.

Тихон Ильич сидел на диване, опустив лысеющую голову.

— Что у тебя ко мне, Тихон Ильич? — спросила Чикильдина.

Осадчий с трудом поднялся. Бледнея в лице, он подошел к столу.

— Ослобони от должности, — сказал он слабым голосом. — Жизни нету.

— Как же я тебя освобожу? Проси людей. Они тебя избирали. А в чем дело?

— Крошечкина… Живым в могилу загоняет.

— Да чем же она тебя так обидела?

Осадчий молчал.

— Говори, что ж молчишь?

— Шельмует и шельмует, — с трудом выговорил Тихон Ильич.

— Чем же? Поссорился с ней или еще что?

— Ты ж знаешь — всем обижает. Думает, что как она есть баба, то ей всё нипочем. Дюже ты ее избаловала. Так что уволь.

— Ну это ты зря, Тихон Ильич, — сказала Чикильдина, складывая в полевую сумку бумаги. — Поедем к тебе и на месте все обсудим.

В дороге Тихон Ильич успокоился, но ни словом не обмолвился о том, что произошло в эту ночь в Черкесской балке. Конь Чикильдиной шел мелкой иноходью и все норовил выскочить вперед. Тихон Ильич подбадривал каблуками своего коня, побаиваясь, как бы Чикильдина не встретилась с лагерем Крошечкиной в Черкесской балке. Нарочно рассказывая всякие смешные истории, Тихон Ильич незаметно свернул на дорогу, ведущую по берегу Кубани, и Черкесская балка осталась от них правее километров на восемь.

— Тихон Ильич, зачем же мы делаем такую дугу? — спохватилась Чикильдина. — Надо было ехать через Черкесскую балку — это же намного ближе!

— По этой дороге хоть и дальше, а сподручней ехать на конях, — пояснил Тихон Ильич. — Вода завсегда рядом. Мы ж все время едем по берегу. Коней можно попоить.

Чикильдина промолчала. На заходе солнца они приехали в Яман-Джалгу.

На этом и обрывается короткая повесть о сестрах из казачьего хутора Садовый… С той поры, как в Черкесской балке зазеленел ячмень, прошла не одна весна и очень много прошумело в Кубани вешних вод. Прошли год за годом, а у каждой сестры сложилась своя, не похожая на другую жизнь.

После войны Прасковья Крошечкина окончила двухгодичную колхозную школу в Краснодаре. В тот год на Садовых хуторах из пяти артелей была создана одна — имени Ленина. Председателем ее и была избрана Крошечкина. По-прежнему она была женщина боевая, энергичная и непоседливая. Правда, стычек у нее с Осадчим больше не было — старик вскоре после Победы захворал и умер.

Муж Прасковьи, Савва Крошечкин, вернулся домой без правой руки. Узнал, конечно, солдат горькую правду о том, как в военные годы приезжал к Прасковье хромой Краснобрыжев. Да и как же можно было об этом не узнать — соседки рассказали. До крови сцепил Савва зубы, сделался чернее земли, одеревенел единственный кулак. Стонал, бедняга, выл и плакал, а все ж таки сдержался и в драку не полез. Как-то вечером, глотая слезы, проговорил: «Скажи, Прасковья, спасибо фашистам, что оторвали у меня одну руку, а то обоим бы вам не жить». Прасковья промолчала, знала, что виновата. Ей было жалко Краснобрыжева. Он так и не женился; досужие языки говорили, что виной тому была Прасковья Крошечкина. Даша Сорока все так же тайно любит Краснобрыжева и по-прежнему выщипывает брови и румянит уже исписанные морщинками щеки.

Таисия вышла замуж за Семена Матюхина. Случилось это летом 1945 года. Матюхин приехал на побывку в Родниковую Рощу. Узнав от Ольги Алексеевны, что ее младшая сестра в Садовом, Матюхин уехал на хутор и через месяц увез Таисию. Сейчас они живут в Краснодаре — там расквартирован полк, в котором служит полковник Матюхин. Таисия работает в краевой библиотеке. Есть у них дети — две девочки. С того памятного лета Таисия и Ольга не только не пишут друг другу писем, но даже избегают случайных встреч. Ольга Алексеевна до сих пор живет все в той же Родниковой Роще и все так же — председатель райисполкома. Она заметно постарела, но по-прежнему гордо носит свою красивую седую голову.

Старшие сестры Секлетия и Антонина осенью 1943 года покинули Яман-Джалгу и перебрались на хутор Грушка. Их мужья Кирилл Гамацкий и Яков Погребнов не вернулись с фронта, и не видели они, как на новом месте возродилась Грушка. Сперва вдовы жили в землянках, а через год взяли в райфинотделе долгосрочную ссуду и построили один дом — вдвоем живут в нем и поныне.