Семен Бабаевский - Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 2

…Над Сухой Буйволой плыла тихая лунная ночь. Дарья Ильинична не закрывала глаз и видела, как в окно косым розовым столбом пробивался свет. В комнате стоял полумрак. Заметила Дарья Ильинична и то, как по полу зашаркали босые ноги и кто-то промелькнул мимо освещенного окна. У Дарьи Ильиничны кольнуло сердце: это была Марфутка. Она взобралась на кровать и припала к матери, сжалась в комочек.

Марфутка стыдливо закрыла ладонями лицо и не то плакала, не то бесшумно смеялась.

— Ой, мамочка, — взволнованно шептала она, — так ты уже все знаешь!

— Догадываюсь, дочка, а ничего не знаю.

— Да как же не знаешь? А рубашку починила?

— Ну, то я просто так. Тебе помогла.

Марфутка порывисто обняла мать за шею своими худенькими, цепкими руками.

— Мамо, какая ты хорошая, — сказала она не по-детски строго, — и я тебя никогда не брошу. Так что ты не бойся.

— Да я и так не боюсь.

— Нет, ты боишься. Я знаю, что боишься. Вот Настенька и Вера уехали от тебя, замуж повыходили, а я не уеду. И замуж никогда не выйду!

— Не надо, зачем же так…

— А эту рубашку он мне не давал, — уверяла Марфутка. — Я сама увидела, что она валяется, а починить ее все же можно, вот и взяла. Он с Андрейкой дрался. И после драки…

— А кто же это «он»?

— Ну, мамо! Это же Леша! Хитрая! Будто не догадываешься…

— Я, конечно, догадывалась.

— И взяла я эту рубашку так… из жалости. Понимаешь, только из жалости.

— Это я все понимаю, — ответила мать. — И это хорошо, Марфенька, что у тебя есть жалость.

— Мне и тебя жалко… И то праздничное платье, что я просила, не нужно, и вообще ничего мне не надо. И косички снова будут, и ленточки в них. Все, все как было!

Она вдруг загрустила, умолкла. Полежала немного, сказала, что пора спать, и неслышно, тенью промелькнула сквозь лунный столб… Дарья Ильинична смотрела ей вслед затуманенными, полными слез глазами.

…Степь. Теплый ветер колышет ковыль-траву. Олег ушел с сакманом. Ленька отстал. Он увидел Марфутку и во весь дух побежал к ней. Сам не понимая, как это случилось, вдруг с разбегу обнял ее и прижался губами к ее горячей, как огонь, щеке. Покраснел и смотрел, мигая глазами.

— Зачем это, Леша?

— Так… Нечаянно… Соскучился.

— За два дня?

— А что? Разве мало?

— Нет, не мало… И я тоже соскучилась. — Марфутка вынула из кошелки рубашку, флагом развернула ее. — Леша! Смотри!

— Сама?

— Не все… Мама зашила, а я постирала и погладила. Погляди, ну все одно как новая!

— Молодец!

— Ну, пойдем.

— Куда?

— Как — куда? Вот чудак! К Олегу. Ты погляди, какой я вам обед принесла. Олег тоже голодный. А кто вам без меня носил обед?

Ленька не ответил. Не в обеде радость. Он был счастлив, что Марфутка снова была с ним. Не сговариваясь, молча взяли кошелку за ручки и побежали к сакману. Их заметил Олег и махал ярлыгой.

Вечером Олег и Ленька попоили овец и от колодца направили их к стойлу. Наступила ночь.

На равнине темнело быстро. Месяц поднялся поздно. В сумеречном свете сакман двигался кучно, издали — огромная, раскинутая на траве полсть.

Сакманщики находились за день, изрядно устали. Шли не спеша, впереди овцы. Ярлыги за ненадобностью лежали на плечах. Ленька доказывал, что от усталости, особенно когда болят ноги, хорошо помогают стихи. Для этого надо вслух и как можно громче прочитать два или три стихотворения — и боль точно рукой снимает. Олег смеялся, не верил. Ленька же, задрав к небу голову, во весь голос читал:

— «Выхожу один я на дорогу…»

— Неправильно! — перебил Олег. — Не один, а со мной, и не на дорогу, а в степь.

— Это же Лермонтов выходил.

— И чего ты к нему прицепился? Или других поэтов нет? Или, на худой конец, сам сочини. Может, от твоих стихов перестанут болеть ноги. Или разучился?

— Могу! — ответил Ленька. — Хочешь, без бумаги, а так, одними мыслями и в один миг?

— Действуй!

Ленька пожалел, что похвастался. Без бумаги да еще и быстро — трудно. Как же это сделать, чтобы не записывать и подобрать удачные строки?

— Чего остановился? — спросил Олег. — Ты иди и сочиняй!

Прошло минут двадцать. Ленька потирал выпуклый лоб, мял чуприну и наконец крикнул:

— Есть! Готово! Слушай!

— В общем и целом, конечно, подходяще. — Олег потер затылок, покряхтел. — Вот от твоих стихов, верно, у меня сразу сил прибавилось.

— Чего смеешься?

— А что? Правда… Просто бодрые стишки! Честное слово! Только они не очень правильные. Например: «травы шелестят». В данную минуту ветра нету и травы молчат, — значит, выдумка. Или: «ветер подгоняет ягнят». Ой, Ленька, ой, какой же ты выдумщик! Как это ветер может подгонять ягнят? Ярлыгой, что ли? Неудачно… Неправдоподобно.

— Ничего ты, Олег, в стихах не смыслишь!

— Ты, Леня, люби критику и не сердись. И Пушкина, говорят, тоже критиковали.

— Я, Олег, понимаю. Но тут же надо принять во внимание быстроту. Я, можно сказать, на лету схватил. А если посидеть, поразмыслить…

Олег обнял насупившегося Леньку.

— Леня, ты настоящий поэт… будешь. Но, послушай, друг, скажи правду: моей сестренке тоже стишки сочинял?

— Тебе зачем знать?

— Скромничаешь? Тогда отвечай: друг ты мне или не друг?

— Друг.

— Вот и скажи: писал?

— Нет еще, — смущенно ответил Ленька. — Но напишу. Непременно. Знаешь, Олег, она такая…

— Какая? — Олег рассмеялся. — Никакая!

— Она лучше всех! Вот!

— Тогда, Лень, скажи, — Олег насупил брови, — может, я как друг тебе не нужен? Ты говори, говори, не стесняйся!

— Ты о чем, Олег?

— Не знаешь? С Марфуткой дружишь?

— Разве нельзя? Она хорошая. У нее характер…

— Значит, Марфутка лучше меня? Так получается?

— Не совсем так. Ты по-своему, а она… Ты знаешь, Олег, я об этом и не думал.

— Сегодня не думал, а завтра подумаешь. — Олег сокрушенно покачал головой. — Эх, Лень, Лень, охота тебе с девчонкой связываться. У нее нет ни выдержки, ни смелости. Одни слезы.

Они остановились. Ленька не соглашался с Олегом, а сказать, возразить не мог. Овцы подошли вплотную, паслись возле ног, посапывая. Надо было идти. Ребята опередили сакман, но уже до стоянки шли молча.

Месяц вонзился в туманную, буро-серую кромку горизонта. Сакман был поставлен в закут, а сакманщики забрались в курень и улеглись на полсти. Олег, зевая, сказал:

— Лень, а хорошо в степи! Вот лежим мы с тобой в этом курене, а вокруг — ни живой души. Только овцы и собаки. И нам не страшно.

— Правильно. Первую ночь знаешь как я плохо спал!

— А скоро этой нашей жизни придет конец. Полтора месяца пролетели.

— Ты это о чем?

— От дяди Гриши слыхал, что скоро начнем отлучать молодняк и организовывать новую отару. Не будет тогда сакманов, а будут отары. И пойдут овцы на зимнюю кочевку.