Василий Субботин - Прощание с миром

По единственной и главной улице путешествие затруднительно, то и дело придерживаешься одной рукой за скалу и боязливо поглядываешь под ноги, чтобы не свалиться в воду. Но вот за скалой — дома и кривая улочка наверх. Вижу, что самому мне не найти что нужно, надо кого-то спрашивать.

Вот как раз невдалеке на камне приткнулась босоногая старуха. Она черна, грузна и, судя по лицу ее, полному равнодушия, порядочно ленива.

— Капитанаки? — переспрашивает она, не поднимая головы. — Не знаю… Он кто?.. Рыбак?.. Нет, не слыхала, не знаю.

Вот тебе и раз! Всего населения десять домов, а тут старый человек, и все ж знать не знает…

Пытаюсь объясниться. Мой Капитанаки прославленный рыбак, даже в книге одной про него говорится. Но это только раздражает старуху. Так же не поднимая головы, коротко и недружелюбно взглянув в сторону своего маленького городка, она говорит с какой-то молодой, страстной ненавистью:

— Хамье! Ры-ба-ки!..

Я прямо-таки шарахаюсь, до того все это неожиданно.

Мне надо обдумать, с чего начинать, как строить этот единственный день. Чертова бабка совсем меня сбила. Я сразу почувствовал, что устал, и опускаюсь на песок. Тут же рядом. Понемногу бабка моя разговаривается. Среди каких-то воспоминаний о старой Балаклаве прорывается у нее, что она бывала и в Венеции, и в Милане, да мало ли где.

Ах, чертово семя, ах, ископаемое!.. Видно, эта старуха из тех аристократок, что застряли здесь в годы революции. По пег, оказывается, она потомственная балаклавка, тут родилась, тут и сама детей нарожала.

Загадочная старуха.

Все наконец разъяснилось. Оказывается, хозяин — муж ее держал в Балаклаве фотографию. Доходы были большие, хотя фотография их не была единственной в этом крошечном городе.

Сыновья у бабки рыбаки. Экие повороты! Помня, как неудачно начался наш разговор, я не стал больше расспрашивать ее о «хамах» рыбаках, а спросил ее о том русском писателе, что жил здесь. Но старуха ничего не слышала о писателе.

Эта старуха, с ее черной пяткой, обозлила меня и, пожалуй, чем-то удивила. Намеченный заранее план поездки явно срывался. И я уже не стал искать искать, описанного старым русским писателем, а решил искупаться на маленьком пляжике, песок на котором был раскален и красноват.

Это был уж мои второй приезд в Балаклаву. Два года назад и вот так же заезжал сюда, как теперь вот бестолково полюбовался бухтой, поговорил с первым встречным балаклавцем и уехал…

От первого этого краткого заезда у меня сохранилось одно воспоминание. Как я сидел на набережной и читал газету, лежавшую на дне бухты первой полосой вверх. Я, помню, прочел нею передовую на уборочную тему. Что ни говори, не; каждый день приходится читать передовые статьи на дни бухты.

И вот я второй раз в Балаклаве, и эта удивительная бухта опять легла у моих ног. Преодолев заставленное горами устье ее, в море появляются деловые рыбацкие сейнеры. Медленно, один вслед другому они выбираются из бухты.

Но что за вода в этой бухте! Право, когда глядишь отсюда сверху, кажется, что какой-то веселый человек взял и развел в этой бухте синьку. А может, так это и есть, взял и развел…

Розовые скалы и эта неправдоподобная вода — удивительное место.

Вот здесь, в этой бухте, и жило то племя, с которым столкнулся в своих скитаних мужественный Одиссей.

«В славную пристань вошли мы: ее образуют утесы, друг против друга из темныя бездны моря торчащими камнями, вход и исход заграждая. Люди мои, с кораблями в просторную пристань проникнув, их утвердили в се глубине и связали у берега, тесным рядом поставив… там волн никогда ни великих, ни малых пет, там равниною гладкою лоно морское сияет».

Балаклавская бухта — большая, наполненная водой бутылка.

Кто-то с какого-то корабля когда-то ее почему-то зашвырнул сюда. Так эта бухта-бутылка и осталась лежать промеж гор, вызывая изумление всех, кто ее увидит.

Древние башни, выбитые в камне ступени, скалы, горы и стены, слитые в одно. Не всегда и разберешь, где творила природа, а где человек.

В высоченной каменной оправе лежит бухта. Она как озеро. Где-то она сообщается с морем, но не сразу разберешь — где. Выход из нее прочно закрыт скалами… Когда глядишь со стороны городка, бухта кажется замкнутой, это потому, что горло балаклавской бутылки чуть кривое.

Гомер был в Балаклаве, я утверждаю это!

Башни, скалы, тропинки.

От газеты, утонувшей на дне балаклавской бухты, и Гомера, много позднее в моих думах побывавшего здесь, я перескочил на что-то третье, не заметив, как сверху ко мне спустился кто-то. Я оглянулся и увидел листригона — рыжеватого, туго перепоясанного концом рыболовецкой сети.

Когда этот перевязанный сетью человек встал передо мной, я вздрогнул и удивился, откуда он взялся. Только что берег был пуст.

Из-под белого козырька глядели на меня поблекшие синие глаза, а руки были согнуты. Как будто он и сейчас держал в них тяжесть. Я уж потом только разглядел по-настоящему, что он совсем старик. Я вначале не понял этого.

— Здравствуйте, — сказал он и протянул руку.

Очень быстро из моего разговора с ним я уразумел, что дома сейчас в Балаклаве одни только старики да старухи… Да вот этот дядя Паша, которого тоже перестали брать на лов. Он давно уже свое отрыбачил и теперь ходил по берегу, поджидал рыбаков и томился. Все были в море, все были на лову, а он один, как малое дитя, не знал, чем заняться.

С этим праздным рыбаком, перетянутым сетью, полезли мы наверх, где были видны остатки генуэзской крепости. Я шел за дядей Пашей. Мы вдвоем пробирались мимо маленьких домиков, где над тесными двориками сыпались бело-вишневые деревца и макрель жарилась на противнях. Мы скоро поднимались наверх, рыбак еще ходил быстро.

Дядя Паша рассказывал мне, сколько в колхозе сейнеров, как хорошо зарабатывают рыбаки. Колхоз и в самом деле очень богатый. Про приемники и про велосипеды. Хотя на велосипедах ездить вроде было негде. Однако на велосипедах все-таки ездят. А один завел даже себе автомашину. Так и стоит у него на огороде.

По мере того как мы поднимались, я видел и вход, узкую щель пролива, самую горловину бухты. Где-то здесь, у входа в нее, и затонул застигнутый бурей английский «Черный принц», наткнувшийся на красные скалы, со всем своим запасом золота пошедший ко дну.

Мы поднялись к самым зубцам, главам генуэзской крепости, и постепенно стала видна вся бухта. А потом покачалось и море.

Мы сидели наверху, в тени той башни, а перед нами было море — тихое, успокоенное, играющее бликами. Я поглядел на старого рыбака, приведшего меня сюда, и мне стало жаль этого человека, которого его товарищи не брали с собой на лов. Я знал, что рыбаки бывают странный народ. У меня был случай… И я вспомнил о знакомстве с одним рыбаком в одной из моих прежних поездок. Давно это было когда-то… Я долго его разыскивал и долго к нему добирался. Это очень был прославленный, очень известный рыбак. Слава о нем гремела по всему Крыму.