Василий Субботин - Прощание с миром

Как в моем детство, на лесном кордоне, в Сибири!

Вы еще долго идете по этому доброму острому бору и вдруг — снова вдруг! — выходите к дому. Эта песчаная дорога-аллея, идущая через бор, подводит вас к самому крыльцу… Еще две-три ступеньки, и вы уже открываете дверь. И когда вы входите в дом — из окон в глаза вам пышет река. Перед вами расстилаются луга, видны поля, и даль видна, даль без конца. Луга, и Сороть, и поля. Свет! Свет полыхает вам в лицо. Так неожидан он, этот переход из темного леса в светлые поля…

Дом поставлен прямо на границе леса и поля. На берегу реки.

Среди многих неожиданностей — городище Вороним. Расположено оно на дороге от Михайловского к Тригорскому. Кроме того, что это высота — холмы, над всем господствующие далеко, это еще и насыпное нечто. Явные рвы видны везде и всюду. Как я думаю, передо мною были искусственные валы и укреплении.

Древняя и столь красивая земля, разрушенная в этом место, том более поражает своей сдвинутостью и дисгармоничностью, что легла она меж полей, милых и ровных. Циклопическим нарушением ландшафта. Когда мы шли в Тригорское, наверху там, на дне этих глубоких, колоссальных ямин, мы долго ночью блуждали во тьме… Посреди необычайного округленного пейзажа — эти грозные валы, эти таинственные сооружения прошлого. Недаром свои самые драматические страницы, изображающие столкновение всех страстей, и человеческих и исторических, своего «Бориса», Пушкин захотел пометить местом «Воронич».

Обо все остальном я не говорю сейчас…

Когда он сюда приезжал, он жил в одной комнате.

Боясь хоть что-нибудь пропустить, бродили мы по уютным комнатам маленького дома и со вниманием все оглядывали, как всегда все оглядываешь, что связано с ним. И рисунки по стенам, и автографы под стеклом, и далее палку его. Знаменитую палку, ту, с которой, одевшись в красную рубаху, бегал он по ярмарке свято горской… И наконец, чемодан. Был у него такой чемодан — сундук, в котором всегда он возил рукописи.

Как тихо, с каким трепетом ступали мы по священным половицам.

И только когда вышли, я сообразил. Только тут до меня дошло… Когда мы ходили внутри дома, я об этом как-то забывал. А тут вгляделся в венцы сруба, и до меня дошло, что он заново поставлен.

Когда мы ходили внутри дома, я об этом как-то забывал! Все, что есть вокруг, все это примерно такое, каким было, но ничего от былого-прежнего не осталось. Все только подобие одно, по досочкам, по щепкам собранное. Все выглядело похожим, примерно таким, каким было, но я даже не знаю, не уверен, сохранилось ли что-нибудь от фундамента старого…

Во всем доме была только одна подлинная вещь— маленькая сафьяновая скамеечка для ног Анны Петровны Керн, скамеечка, которую она привозила, когда приезжала в Михайловское. Все похожим было, но все было склеено заново. И сама мебель, и стены, и все, все, что мы столь почтительно рассматривали.

И даже железная эта палка, которую мне захотелось приподнять, была заменена.

И я вспомнил так же бережно восстановленные Пенаты Репина, где от всего разрушенного войною дома осталась только кисть художника, и подумал, с каким мучительным восторгом и как трудно стараются люди на земле сохранить память о себе…

Впечатление было такое, как если бы посреди города возникла гора.

Памятник этот появился в Москве недавно, но к нему уже успели привыкнуть. Няни прогуливают вокруг него детей, на лавочках сидят старики. Я еще помню день, когда меж досками, в высоте, возникли очертания его смутно угадывающегося лица.

Потом состоялось открытие. Правда, когда памятник открывали, меня в Москве не было, но потом через месяц, когда я вернулся, на площади все еще стояло много людей…

Карл Маркс!

Что прежде всего хотел сказать художник, что более всего хотел он передать — это жест. Жест опирающийся и жест утверждающий. И, еще не зная, каким будет памятник, оп уже знал, что памятник будет из монолита.

Я думаю, что и сам образ у него родился из фразы: и несокрушим и целен, как монолит.

Проезжая в те дин мимо, я видел, как он сооружался. За перегородкой стучали пневматические молотки и все отчетливее обозначалась угадываемая издали голова Маркса.

Недавно я опять был там и сидел на скамейке. Памятник Марксу стоял за спиной у меня. Вокруг, как всегда, носились ребятишки, и им было невдомек, откуда такой большой камень.

Впрочем, издали может показаться, что не такой уж оп и большой… Но как-то я зашел в кафе, на втором этаже это было… Я сел, и, когда открылась дверь, я увидел в стекле знакомое отражение. И тогда мне стало ясно, что голова Маркса и крыша стоящего напротив дома — на одном уровне. Так-то! А если иной раз памятник кажется маленьким, невысоким, то только потому, что сама площадь, на которой он стоит, велика.

Хороший памятник! И мне жаль, что столько людей не знает его истории, хотя помнят те дни, когда его ставили.

Чтобы был памятник, требовался камень. А искали его долго. Искали всюду и долго не могли найти. Я и сам про то, как его обнаружили, узнал совершенно случайно. Однажды работники печати позвали меня на свой вечер, за столом рядом сидел какой-то молодой человек, не успел я с ним познакомиться, как его назвали.

Когда он начал рассказывать, я подумал, что слушать его не станут. Кому, думаю, это надо. Я и сам сначала слушал не очень внимательно, но потом стало интересно.

Рассказывал он о том, как эту самую скалу искали и как ее нашли.

Все сколько-нибудь значительные, имеющиеся у нас камни давно уже описаны. И все-таки снарядили экспедицию на

Кавказ, и в Крым, и в другие места. И вот как раз в Крыму нашли хорошую скалу. Был найден нужный камень, диорит, из какого в Алупке построен Воронцовский дворец, найти такой камень удалось где-то между Алуштой и Гурзуфом.

Но когда его стали долбить, он сразу же дал трещину, при первых же ударах.

Пришлось продолжать поиски. Искали везде, даже в Карелию ездили.

И вот, когда уж выходили все сроки и ничего не было найдено, нашли хорошую скалу, как раз то, что нужно, такой как раз камень, какой нужен. И нашли его не в горах, не в тайге, не там, где искали, а на равнине, где-то под Днепропетровском, в степи. Ну не то что в степи, не прямо так наверху, а все таки в степи. Его прямо из породы выпиливали.

Я только тут, когда он стал говорить, сообразил, что это не кто иной, как скульптор, что он-то и делал памятник Марксу.

Чтобы доставить камень к железнодорожному полотну, понадобилось проложить специальную дорогу. Колхозники соседних сел скоро узнали, что тут у них нашли камень, из которого в Москве будет сооружаться памятник, — и всем и каждому хотелось помочь.

К станции камень доставляли на санках. Десять мощных тягачей впрягли в санки и стали их тянуть. На земле оставался глубокий ров. Путь в сорок километров занял четверо суток.