Майя Ганина - Избранное

Я глядела на чуть освещенное запрокинутое лицо Игоря с полуоткрытым ртом, на его длинные ноги: одно колено неуклюже упиралось в дверцу, другое касалось моего бедра. После крепко выпитого мертво спал настоящий, без дураков, мужик… Я глядела на Игоря и вспоминала, что он до сих пор ездит в отпуск охотиться в Сибирь, что прошлой весной они в Подмосковье били кабанов и на него бросился раненый кабан. Я никогда не бывала на охоте, мне все охотники казались людьми мужественными, настоящими. Я специально вспоминала какие-то лестные для Игоря вещи, мне хотелось думать о нем хорошо, мне было жаль терять свою зависимость от него. Потом почему-то вспомнилось, как я маленькой девочкой пришла с отцом в гости к Генеральному Прокурору Советского Союза Крыленко, они дружили, отец работал раньше в Наркомюсте в должности «товарища прокурора», не знаю, что это за должность, но отец именовал ее именно так. Из Наркомюста отец к тому времени ушел, но с Крыленко друзьями они остались. У нас дома всегда говорилось о нем с восхищением: альпинист, охотник. Отец не был ни альпинистом, ни охотником, хотя ходить по горам, просто ходить на далекие расстояния всегда очень любил, меня приучил к этому, тело мое тоскует без движения. Мне очень, конечно, хотелось увидеть этого необыкновенного человека, я воображала его могучим и красивым, увидела: маленький, толстый, с бритой не то лысой головой. Зато квартира его: две или три комнаты и передняя — потрясла меня. На стенах головы оленей, архаров, медвежьи и рысьи шкуры, чучела птиц, белок. Долгое время в мечтах я видела свою будущую квартиру именно такой — полной присутствия дальних, прекрасных поездок. Я подумала, что, наверное, у Игоря тоже очень интересная квартира со шкурами и чучелами, потом заснула.

Проснулась от тишины и холода. Светало. Над озером стоял туман, проглянулась желтая с черным кайма берега, рыжая неяркая глина обрыва. Сосны на обрыве были мокрые от тумана.

В машину через приоткрытое окно наползла сырость. Я завернула стекло, попыталась включить зажигание и печку, но не получилось: мотор заработал, однако вентилятор гнал холоднющий воздух.

— Игорь! — я потрясла его за плечо. — Я замерзла, включи печку.

Игорь сполз ничком к дверце и продолжал спать, неудобно ткнувшись лицом в стекло, но уже не храпел. Я еще раз потрясла его.

— Да? — он поднял голову и сразу сел. — Застряли мы? Я сейчас…

— Слушай, — сказала я голосом, от которого просыпаются мертвые. — Уже рассвело. Если ты сейчас не пойдешь на шоссе, за машиной, я выйду голосовать и уеду. Я хочу домой.

— Сейчас… — сказал Игорь, повернулся ко мне лицом и, обняв меня, притиснул к себе, приглашая спать. Будто мы прожили с ним долгую, отнюдь не плохую жизнь, но ни о какой страсти речи уже идти не может. Это меня в данный момент устраивало, но все-таки было обидно. Я высвободилась, и он заснул по-прежнему мертво, пытаясь во сне найти лбом мое или чье-то плечо. Постанывал иногда, как капризный, что-то выпрашивающий ребенок. Интересно, неужели они с женой спят в одной постели? Мы с Алешкой спим даже в разных комнатах, я не засну, если в комнате кто-то есть.

Я поглядела на отекшее, немолодое, некрасивое лицо Игоря, на его щеку, выпяченную подголовником, и скошенный от неудобной позы рот, поняла, что я не люблю его, никогда не любила, тоже умостилась поудобнее и снова задремала. Когда я проснулась, солнце светило в боковое стекло. Туман над озером был желтым, стволы сосен и обрыв — ржаво-красными. Я снова поглядела на спящего Игоря, поблагодарила судьбу, что это я, а не он проснулся первым, и стала причесываться, развернув к себе смотровое зеркало. Ничего прекрасного я там не увидела. Кое-как привела себя в порядок и решила выйти, хоть рот прополоскать: довольно помойно там было после вчерашнего.

Вышла. Игорь вздрогнул, когда хлопнула дверца, и некоторое время продолжал лежать, глядя и не глядя. Я спустилась к самой воде, дрожа мелкой собачьей дрожью от утренней сырости. Присела, зачерпнула пригоршню воды, поднесла к лицу и вдруг согрелась и развеселилась. Что я, не имею права на зигзаг в моей разумной сдержанной жизни? Может, и не имею, но коли уж он получился, надо его отстаивать, это самое «право»!

Хлопнула дверца, вышел Игорь, проскрипел по песку туфлями, остановился за моей спиной. Зевнул и потрясся телом — точно лошадь дернула шкурой от паутов.

— Здорово! — сказал он. — Это я, значит, всю ночь дрых?

Присел рядом, умылся, расстегнув ворот рубахи и омочив грудь и шею.

— Нельзя мне пить, — сказал он задумчиво. — Дурею теперь быстро. Видно, свою цистерну спирта уже прикончил, хватит. Как мы заехали-то сюда? Счастье, что свернули и застряли, не то бы!.. Хорошо-то как! — прервал он себя. — Сибирский пейзаж… Чо делать-то будем, деука? — весело передразнил он какой-то сибирский диалект.

Мне тоже вдруг стало весело. Я выпрямилась и засмеялась.

— Ладно. Я пошел на шоссе, тягача караулить, а там — посмотрим. Садись в машину, я включу печку. Не хватало мне тебя еще простудить!

Я села в машину, потом вылезла, походила вокруг, потом послышалось завывание грузовика. Шофер грузовика, молодой, но очень серьезный, постоял возле нашей машины, определил, что мы хорошо сидим, они с Игорем зацепили трос за гак, постояли еще, потом грузовик попятился, натягивая трос, а Игорь толкал «Волгу» сзади. Лицо его было напряжено, на щеках проступила розовость, перебив землистую серость. Грузовичок выволок нас к шоссе. Игорь отцепился, развернувшись поставил «Волгу» на обочине, пошарил по карманам и, достав трешку, пошел к кабине грузовичка. Вернулся в машину, выключил зажигание и, поглядев на меня сбоку из-под волос, усмехнулся полувиновато. Взял мою руку, поцеловал ладонь.

— А хорошо, — сказал он. — Все равно хорошо.

И замолчал. Было и правда хорошо. Мы сидели рядом молча, он держал мою руку в своей, огромной, и я опять слышала, как бьется во мне, переходя от него, счастливое тепло желания. Словно очнувшись, Игорь повернулся, посветлел глазами. «Выйдем? Уже не холодно».

Мы вышли, он запер машину и, держа меня за руку, пошел к озеру, потом взобрался на обрыв.

— Вот я куда хотел, — сказал он. — Гляди.

За озером было видно желтое убранное поле, деревню и церковь на самом краю ее. Солнце стояло еще низко, и церковь была черная, точно грибы на пне, а крыши домов сверкали.

Мы вошли в лес и шли долго, я уже очень хотела, чтобы мы перестали идти, потому что жаркая кровь остановилась во мне, заполняя все тело и сделав его напряженным и требующим свершения.

— Зинка, что делать-то? Я люблю его! Такого со мной никогда не было. Всю жизнь холодной себя считала, думала: сублимация — темперамент в игру уходит. Мы точно обалдели, не видим и не слышим никого. Сашка глаза выпучивает, она от меня такого бесстыдства не ожидала. Режиссер его жену вызвал, она телеграмму дала, а он позвонил: не приезжай, все правда. Дай, мол, разберусь в себе. Что делать-то? Если бы не Сережа, я бы, наверное, вовсе обезумела. Ох какая глупая смерть, поверить не могу.