Майя Ганина - Избранное

Сердце мое растворилось в нежности и желании защитить. Я любила его, до нее мне не было дела, и потом, действительно знала я много этих истеричек, по любому поводу глотавших горстями снотворное и тут же звонящих в «Скорую помощь», чтобы им сделали промывание желудка. Кто на самом деле жаждет кончить счеты с жизнью, тот не кричит об этом. Может, я и пожалела бы ее, но в памяти у меня прочно задержался случайно услышанный разговор. Игорь с женой и сыном спускались в лифте, а я на площадке своего этажа жала на кнопку. Лифт проехал мимо, но я таки услышала напряженный женский голос: «Идиот! Ты просто идиот, соображать надо своей идиотской башкой!» И его глухой, затравленный, непохожий: «В чем дело? В чем дело?..» Я не простила ей этого «идиота», обнародованного, невзирая на свидетелей. Ни в одной семье, конечно, нет беспрерывной идиллии — это ясно. Мы с Алексеем хорошо цапались, когда были помоложе, но ни разу я не сказала ему при Сашке или при ком-то еще нечто унизительное, сделавшее бы его смешным для посторонних. Такое, увы, не забывается, не прощается, это и есть тот песочек, от которого начинают снашиваться семейные шестерни.

К тому же всей студии была известна история женитьбы Игоря. Лет десять назад некая молодая актриса подала на алименты сразу на двух предполагаемых отцов, одним из них был Игорь. Директор студии пересказал эту историю, не называя имен, на отчетно-выборном собрании профкома, обвинив общественные организации в отсутствии воспитательной работы. Инцидент этот, как анекдот, скоро распространился по всей Москве, актрису же, проявившую необыкновенную практичность, ни один режиссер не хотел брать даже в групповку, тем более что она не отличалась ни красотой, ни талантом. Тогда женщина перерезала себе вены; ее, конечно, счастливо спасли, а Игорь женился на ней, хотя группа крови или еще какой-то показатель, по которому теперь безошибочно определяют отцовство, не сошлись ни у него, ни у другого предполагаемого отца.

У Игоря родители умерли во время войны, его воспитывала тетка, потом он мотался по суровому Северу — не очень-то много доброты перепало на его долю. Но он усыновил и растил чужого ребенка, взял в жены женщину, которую не любил: связь их была случайной и кратковременной. Пожалел: навидался в скитаниях несчастных, сломанных жизнью «заблудших овечек». Нес бы он до конца дней свой крест, если бы не я? Судя по каким-то отрывочным рассказам Игоря, союз этот с самого начала не был прочным, но мне известно множество плохих союзов, в которых нет ни мира, ни любви, однако семьи эти существуют.

— Настя, не может человек жить в постоянном скандале! — говорил Игорь, высвободившись из моих рук и глядя в потолок. — Когда я дома, дня не проходит без ругни. Неприятности у меня, устал я — не слышит. Да ладно! — оборвал он себя. — Здоровенный дубина, и его еще надо по головке гладить… Разнылся.

Я водила ладонью по его щекам и шее, горькое напряжение, от которого свело тело, расходилось нежностью и жалостью. Вероятно, надо выслушать две стороны, чтобы судить, кто прав, но для меня не было сомнений, что прав Игорь: я любила его, до нее мне не было дела…

— Спасибо, мамочка, — шепнул Игорь, повернувшись ко мне и прижимаясь лбом к моему виску. — Я столько нежности от тебя получил, сколько за всю жизнь… Сам не знал, что мне это так необходимо…

Этого товара скопилось много у меня: вырабатываемый, надо полагать, ежедневно, он не расходовался теперь уже целиком на Сашку, никогда не был нужен Алексею, избыток его, не регистрируемый мною, вероятно, томил меня тоской в свободные одинокие вечера, гонял по вечерним московским улицам в поисках чего-то неясного и вот излился на счастливо найденный объект. Был оценен… Оказывается, вот что любил и слышал во мне этот взрослый несентиментальный мужчина: нежность? Не физическое соответствие в постели, не веселую созастольницу — нежность?.. Не знавший матери, в женщине он искал мать. Почему же та, с которой он был добр, которая всегда была около него, не хотела дать ему так мало?.. «Одиночество вдвоем» — это, оказывается, когда у двоих нет друг к другу нежности…

Пожалев эту женщину, Игорь надеялся, видно, что и она его будет жалеть. Но говорят, добрые поступки не остаются безнаказанными, «не попоивши, не покормивши, врага не наживешь!».

— У меня ведь тоже не было матери, — сказала я. — Я думаю, сиротство и копит желание нежности, мне тоже всю жизнь хотелось, чтобы меня кто-то по голове погладил… Алешка этого не понимает.

— Умерла мама?

Мы с Игорем не разговаривали об отце и моих, связанных с посещением больницы, открытиях подробно. Почему-то мне было неприятно говорить об этом, вину чувствовала.

— Отравилась… — Я помолчала, представив, в какой невыгодный момент вспомнила это. Рассказала Игорю, что знала. Добавила: — Не бойся, твоя не отравится. Это точно. — Потом, сделав над собой усилие (надо ведь быть доброй!): — Позвони… Я же знаю, лежишь и раскаиваешься. Позвони Сашке пойду схожу, она наверняка еще читает. Или лучше в ванну залезу, воду пущу, слышно не будет. Звони.

— Может, ее в морге уже потрошат? Отравилась? — с наигранной веселостью сказал Игорь, но в голосе я почувствовала беспокойство. Он был добрым.

Рая не отравилась, она приехала.

На следующий день, вернувшись после съемок, мы обнаружили ее в номере Игоря. Дежурная открыла ей: она помнила Раю с лета и была целиком, конечно, на ее стороне. Существует ведь самозащитная солидарность жен; наверное, случись это не со мной, я тоже была бы на ее стороне. Рая сидела, забравшись с ногами на постель, в халатике, огненно-рыжая, кареглазая, молодая. Недурненькая, в общем. Где у Игоря были глаза, когда он решил поменять ее на меня?

— Ваши вещи, Анастасия Викторовна, я отнесла к вашей дочери, — произнесла Рая и усмехнулась: — Внуков нянчить пора, а вы…

Я поглядела на Игоря, он молчал.

Есть теория, что необходимо чем-то заняться, чтобы отвлечься от желания подохнуть. Но у меня, например, начисто не было ни сил, ни воли заставить себя двигаться. Просто чтобы не глядеть на Сашку, пошла в ванную и, напустив горячей воды, залезла в нее. Не знаю, сколько уж я там пролежала, закрыв глаза и обливаясь слезами, — верно, не меньше часа, — Сашка постучала в дверь.

— Мама, тебя к телефону.

— Скажи, что меня нет.

— Подойди. Я уже сказала, что ты есть.

Я вытерлась кое-как, накинула халат и подошла к телефону.

— М-м-амочка… — услышала я голос, который узнала и не узнала. — Я п-приду к тебе. Можно?

Это был Игорь, и он был пьян. Я молчала, глядя на Сашку, чувствуя себя зависимой от нее, от того, будет ли она великодушной. Во мне не было гордости, не было оскорбленного самолюбия, было только желание прижать к себе эту дурацкую любимую голову — да что там. Просто увидеть.