Кэндзабуро Оэ - Избранное

— Разве же это не ваша роль — общаться с внешним миром с помощью слов в интересах Союза свободных мореплавателей? Вы же наш специалист по словам, — повернулся к Исана Такаки, на покрасневшем лице которого были написаны колебание и страх.

— Мы уже говорили об этом вчера, только что говорили снова. Обо мне речи нет, — решительно сказал Исана. — Я слагаю с себя обязанности специалиста по словам Союза свободных мореплавателей. Я хочу полностью посвятить себя обязанностям поверенного деревьев и китов. Внутренние дела Союза свободных мореплавателей решайте вы, ветераны команды.

Исана взял охотничье ружье, принадлежавшее Красномордому, и, не глядя в глаза Такаки, вышел из рубки. По винтовой лестнице поднимались Доктор и Инаго. Чтобы разойтись с ними, он поджидал их на лестничной площадке третьего этажа. Дзин, которого прижимала к себе Инаго, выглядел обессилевшим из-за усталости, нервного напряжения. В объятиях Инаго он чувствовал себя уверенней. Инаго молча протиснулась мимо Исана, выразительно взглянув на него. Прикосновение девушки взволновало его. Благодаря тому, что он сделал для Инаго, каждый, кто встретится с ней потом, сможет одарить ее любовью…

Исана спустился вниз и посмотрел в бойницу. Полицейские машины и частокол щитов оставались неподвижными. Только теперь, когда щиты перестали отражать солнечные лучи, в промежутках между ними можно было увидеть выложенные в ряд мешки с песком. Исана посмотрел на черный, обгоревший ствол вишни, все еще покрытой густой сочной листвой. Дерево умирало, как человек, вскинув вверх руки, не в состоянии понять, что за враг напал на него. Тогда, в той европейской стране, почувствовав, что мальчик пришел в себя, Исана испытал взорвавшийся в его душе страх. Потом, с удивительно жестоким чувством превосходства осознав, насколько беспомощен этот маленький человек, висевший с поднятыми вверх руками, он сделал то, что намеревался сделать. И поскольку он был способен сейчас снова пережить то мгновение, когда осознал беспомощность мальчика, значит, то, что он совершил, не было совершено им бессознательно, в порыве безумия. Он отрицал, что слышал крик мальчика, когда об этом заговорил Кэ, ничего не рассказал ему о том, что руки его исцарапаны. Теперь Кэ умирает в страданиях, один на один с болезнью, взращенной в его клетках. Умирает с жаждой страданий, ревниво оберегая их. Но, возможно, отвергая уколы наркотиков из страха погрузиться в самого себя, он ни на мгновение не вспоминает того мальчика…

Исана почувствовал, что в нем беспокойно шевельнулось то, что можно было бы назвать душой. Моя жизнь была аморфной, — воззвал он к душам деревьев и душам китов. — Существует реальный мир, который я, человек аморфный, хотя и пытавшийся много раз принять определенную форму, но всегда терпевший неудачу, воспроизводил аморфным объективом. И этот мир, так и оставшись аморфным, взорвется вместе с моей смертью и превратится в ничто. Взорвется беспомощным и заброшенным, так и оставшись аморфным, и превратится в ничто. Оставив все без ответа, превратится в ничто… — Взывая так, Исана почувствовал, что его слова не находят отклика у вишни, которая была перед ним. Черная обгоревшая вишня уже запустила ракетой в космос свою душу дерева. И превратилась в ничто. И ведь убил ее, живую, тот, кто был рядом с Исана. У него не хватало духа отречься перед душами деревьев: нет, я не друг того, кто сжег вишню. Я просто люблю этого необычного юношу. Я был в машине, которую он вел, мы проехали огромное расстояние, и за всю дорогу он не сказал ни слова о спортивных состязаниях, в которых раньше побеждал. Не позднее захода солнца я буду убит, и я сожалею лишь о том, что, умерев, не смогу больше вспоминать этого необычного юношу. И мне совсем не жаль, что все остальное так и останется без ответа…

— Такаки зовет, — окликнула его Инаго, которая спустилась вниз с Доктором и спящим Дзином на руках.

В полумраке комнаты, куда почти не проникали солнечные лучи, карие глаза Инаго светились мягким блеском. От носа к уголкам губ пролегли жесткие морщины. Такой Инаго виделась Исана лет через десять. Он посмотрел на головку Дзина, точно магнитом притянутую к влажной смуглой груди Инаго. Увидел круглый шрам от операции, еще совсем свежий, и, думая о препятствиях, заключенных в этой, теперь такой красивой голове, которые не дают родиться в ней ничему, кроме аморфного, он не мог не испытать извечного протеста. Может быть, именно поэтому он, оставив все без ответа, превратится в ничто. Прощай, Дзин, — сказал Исана про себя, как обычно обращаясь к душам деревьев и душам китов. — Смерть, как и то, что заключено в твоей голове, аморфна. Она разрушает все, обладающее формой. Именно поэтому взрыв, который породит смерть — я уже давно думаю об этом, — благо. И я осуществлю этот взрыв.

— Я тоже уйду с Дзином и Доктором, — сказала Инаго. — …Мне грустно, я так надеялась, что радость, которую я испытала, будет длиться вечно…

— Радость не может длиться вечно, так принято считать, — сказал Исана, потрясенный ее словами. — Но я спокоен и за тебя, и за Дзина. Прощай, Инаго. Всего хорошего, Доктор.

Из слухового окна, выходящего на лестничную площадку третьего этажа, Такаки смотрел, что делается за убежищем. На лице Такаки Исана тоже обнаружил жесткие морщины. И тогда он понял, что выражение лица Инаго объяснялось не только особенностями его строения. Видимо, у нее во рту все пересохло и горело. Такаки тоже смотрел на Исана, облизывая губы сухим языком. Наконец он решился и заговорил.

— Это самое Китовое дерево… Вы сказали даже, будто оно и привлекло вас в Союз свободных мореплавателей. Китовое дерево — выдумка. Просто я связал его с тем, что было так важно для вас.

Исана не дрогнул. Он понял, что этот юноша, сощурившись, вытянув в ниточку губы, пошел в отчаянную атаку, пытаясь поменяться ролями с ним, остающимся в убежище.

— Я думал об этом долгие годы. Поэтому и рассказ о Китовом дереве взволновал меня, превратился в видение, наподобие того, что являлось Бою, — сказал Исана. — Но ведь я еще до твоего рассказа считал себя поверенным деревьев и китов. Так что, даже если Китового дерева на самом деле не существует, это ничего не значит. …Утром Тамакити сказал, что, поскольку нельзя выйти и проверить, залитую солнцем лужу можно считать россыпью серебряной руды. Иначе говоря, поскольку я не смогу поехать на твою родину и убедиться, что предания о Китовом дереве нет, ничто не мешает мне считать, что оно существует.

Пока Исана говорил, Такаки смотрел на него сквозь влажную пелену глаз, как капризный ребенок, которому не позволили настоять на своем. Потом, тряхнув головой, как мокрая собака, разбрасывающая вокруг брызги, он покорно сказал: