Кэндзабуро Оэ - Избранное

Этот процесс начался не сегодня. Более ста лет назад Томас Карлейль сокрушался: «Нет человеческого деяния более безнравственного, чем этот формализм… Он парализует; моральную жизнь духа в самой сокровенной глубине ее… Люди перестают быть искренними людьми». Япония, приобщившаяся к буржуазной цивилизации, пережила это в полной мере. Формализм пронизывает всю жизнь, все поры общества, становится нормой. Человек оказывается средством, потому что целью становится нажива, прибыль. Одетые в панцирь, переставший ощущать токи земли, могут быть преуспевающими бизнесменами, но они не способны ощутить действительные потребности общества и успешно выполняют то антидело, которое приближает конец.

Можно убивать не только китов, можно убивать время, когда к делу относятся формально. Время страдает из-за того, что люди придумали фиктивные дела. Убивают слова, когда к ним относятся формально, происходит уничтожение слов. Древние японцы верили, что и слова имеют душу — котодама. Убитое слово, трупы вместо живых слов, засоряют воздух, заслоняют свет, мешают людям ориентироваться, разобраться, что же происходит на самом деле, Потому и потянулись подростки к Исана, что он знал живое слово, не мог губить деревья и убивать слова. Он стал таким, когда утратил панцирь. Когда утратил панцирь, к нему вернулось Слово. Подростки верили: только Исана сможет рассказать про них правду, чтобы не погибла их идея, даже если сами они погибнут. Они так и назвали его — «специалист по словам». Но и он ушел с ощущением невыполненного долга: «…слово мое не вошло в вас». Потому, что он сам «не в состоянии объяснить смысл слов… песню китов и позволил ей безвозвратно утонуть в потоке времени». Но как он мог человеческим языком объяснить необъяснимое!

И подростки в свой последний час, понимая безвыходность положения, все же смеялись над стереотипами формальных увещеваний полиции: ей легче было перестрелять этих жаждущих живого слова подростков.

Можно убивать мысль, убивать порыв, убивать чувство, убивать атмосферу — реки, леса, водоемы — все то, без чего нет жизни. Правила игры допускают уничтожение; так нужно сегодня. Но нельзя убивать безнаказанно; рано или поздно за это приходится расплачиваться. Зло порождает и умножает зло. Не отсюда ли инстинктивная ненависть подростков к узаконенному порядку?

Подростки так неистово ненавидят общество, что готовы призвать на его голову Великое землетрясение. Не все знают, что в 1923 г. большая часть Токио была разрушена землетрясением, которое привело японцев к сильнейшему психологическому шоку. Может быть, потому, что они издавна привыкли относиться к стихийным бедствиям как к небесной каре за дела человеческие. Их ужаснула всколыхнувшаяся земля, оставившая под обломками тысячи трупов. Они восприняли землетрясение как знамение. Акутагава Рюноскэ с горечью писал в те дни: «Если даже Токио и восстановится после катастрофы, долгое время будет он представлять собой убийственное зрелище. Поэтому мы, писатели, вряд ли сможем теперь интересоваться внешним миром, как было до сих пор. Начнем что-то искать в самих себе».

Для одних это было предзнаменованием еще большей кары, для других — из породы дельцов и политиков — сигналом к действию. «По велению Неба» они расправились с теми, кто мешал им делать игру. И подростки помнят об этом мрачном периоде японской история и говорят о грядущем землетрясении, как Великом возмездии, понимая, что в тот день им предстоит покинуть Японию, потому что начнется расправа со всеми несогласными, и с ними тоже.

Главное, за что подростки ненавидят взрослых, — бездуховность. Дети инстинктивно мстят за прерванную традицию нравственности, без которой немыслимо человеческое существование. Им смешны материальные блага, поработившие взрослых, они их ни во что не ставят, они против них взбунтовались, им доставляет удовольствие их разрушать. Подростки ненавидят невидимый панцирь, в который замурован человек. Потому и машины ненавидят — тот же панцирь, отгораживающий от мира. Владельцев машин они называют рабами. Это расположило к ним Исана. Он «увидел холодное… презрение к машине, именуемой автомобилем. Это его глубоко потрясло и в то же время обрадовало. Такое явное презрение подростков к автомобилю как вещи, ничего не стоящей, произвело на него особенное впечатление. У самого Исана в молодости не было другого объекта презрения или уважения, кроме человека».

У подростков своя программа действий (впрочем, эта идея не нова) — уничтожить дурацкий обычай частного владения машинами, их мечта — «в панике землетрясения крушить машины и таким образом мстить обществу». Исана заразился их настроением. Ему даже пригрезилось, как в последний день они «помчались бы наперерез встречным машинам и наказали бы людей… еще до того, как все рухнет и небо осветится пожарами, мы возвестили бы громогласно: грядем! »

Подростки потому и привязались к Исана, что и ему не нужны эти порабощающие людей блага общества. Они инстинктом почувствовали в нем близкого им человека, способного к непосредственному переживанию. Любить дерево, как дерево, а не как тень, не за его плоды или за то, что ублажает взор. Они поверили в мечту, в видения Исана, и это вернуло его к жизни.

Можно сказать, тема вины и возмездия, вины и искупления — главная тема романа; вины как личной, так и общей, за которую всем придется расплачиваться. Каждый несет ответственность за то, что творится на земле.

Роман Оэ задуман как суд не столько над подростками, которые сами обрекли себя на гибель, сколько над обществом, их породившим, или над теми законами, по которым оно живет и над неправедностью которых не задумывается. Самый большой преступник — большой политик господин Кэ. Он не ощущает себя преступником, не чувствует вины, хотя и умирает мучительной смертью. Жена Исана, дочь политика, мечтает о политической карьере и ни о чем другом, кроме предвыборной кампании, не может думать. В ней притуплены чувства, даже к собственному сыну она не испытывает сострадания. При этом Наоби, так зовут дочь политика, полна праведного негодования. Действительно, общество имеет право оградить себя от антисоциальных элементов, и оправданно существование аппарата, охраняющего интересы и покой общества. Кому понравится, если его выкинут из машины или спустят вместе с машиной под откос только потому, что кто-то против машин? Но способно ли современное японское общество понять социальные причины бунта подростков? — хочет спросить писатель. Уже одно то, что Наоби готова принести в жертву своего слабоумного ребенка — «ради долга перед обществом», — сводит на нет ее формально правильные слова и ставит ее ниже тех, кого она справедливо осуждала.