Иван Соколов-Микитов - Клад

Никто не знает теперь — куда подевался сюртук Пушкина и гоголевская жилетка. Растаскано по рукам погодинское древлехранилище. Быть может, под влиянием Погодина, у Ивана Никитича сохранилась любовь к старине, древним предметам, к старинным книгам в тяжелых кожаных переплетах.

Знаком был Иван Никитич некогда и с родственниками Лермонтова. Он рассказывал мне, что видел у Арсеньевых подлинные рукописи Лермонтова.

Над кроватью Ивана Никитича висела большая картина, нарисованная черным карандашом, изображавшая гвардейского офицера в остроконечной каске. Эту картину подарили Ивану Никитичу барышни Арсеньевы, учившиеся рисовать.

Больше всего запомнился мне хранившийся в дядюшкином шкафу древний клад. Кто и когда зарыл этот клад на берегу нашей небольшой реки? На одной из сторон маленьких серебряных денежек были выдавлены имена царей далекого Смутного времени, когда смоленская наши земля переходила из рук и руки. На монетах можно прочитать имена Бориса Годунова, Дмитрии Самозванца, царя Василия Шуйского. До сего времени загадочной тайной остается для меня происхождение клада, так волновавшего меня в детстве. И теперь сохранилось у меня несколько монет этого клада. Я смотрю на эти монеты, и в души моей возникают далекие воспоминания об окружавших меня людях, о навеки исчезнувших временах.

Некогда на моем письменном столе лежала старинная, затейливой формы сломанная шпора. Шпору эту выпахали на своем поле наши кочановские мужики: бог знает, в какие времена и кому принадлежала эта круто изогнутая красивая шпора! Выть может, литовскому всаднику, погибшему некогда здесь в бою на древней смоленской земле, быть может, польскому рыцарю, а может, французскому кавалеристу, когда по смоленским дорогам двигалась на Москву армия императора Наполеона. Мне трудно было представить, что на вспаханном деревянными сохами поле некогда происходил жестокий бой. Много лет прошло, и о давних грозных событиях все давно позабыли. Шпору эту я увидел в маленьком домике, принадлежавшем моей двоюродной бабке Анне Осиповне, о которой я писал я повести «Детство».

В домике этом жил некогда племянник Анны Осиповны Василий Дмитрич Синайский, старый холостяк с длинной раздваивавшейся бородой. В детстве моем Василия Дмитрича, часто заезжавшего в наш дом, я называл «дяденька глубокая борода». Отец мой, умевший хорошо рисовать, любил карандашом на бумаге изображать Василия Дмитрича и его длинную бороду. Рисунки отца памятны мне и теперь. Бывало, сидят за столом, раскинув карты, играют в преферанс, записывают на разграфленной бумаге выигрыши и ремизы, а о свободную минуту, когда приходит время сдавать, отец рисовал на игральной бумаге Василия Дмитрича. Помню, как зимними вечерами по мерзлой дороге прикатывал он в легких саночках-возочке с бубенчиками, выставив для форсу ногу в высоком черном валенке. Отец добродушно подсмеивался над Василием Дмитричем, что он катает в саночках-возочке в гости к молодой учительнице в село Мутишино, где на краю старинного господского парка стояла церковно-приходская школа. О бородатом Василии Дмитриче рассказывали шутя, что он был большой любитель женского пола. Говорили, что от деревенских солдаток-молодух он прижил много незаконнорожденных детей. Уже в поздние времена я знал в кочановской деревне плутоватого мужика Хотея Белого, которого все считали незаконным сыном Василия Дмитрича Синайского.

Я не знаю и не помню, когда умер Василий Дмитрич. Но еще при жизни бабушки, бродя с ружьем по окрестным лесам, не раз останавливался в пустующем домике, где на стене висели старинные часы с кукушкой, стояла на столе старинная панорама и лежала затейливая сломанная шпора, которую Василию Дмитричу подарили выпахавшие ее на поле кочановские мужики. Я взял шпору с собою, и она долго у меня хранилась.

На стене моей комнаты уже много лет висит старинная круглая деревянная порошница. Некогда, много лет назад, я привез ее из таежного Заонежья, где в раскинутых по лесам в озерном краю деревнях с высокими красивыми домами у местных крестьян хранились старинные вещи, напоминавшие давние, давно отжитые времена. Порошницу я купил у тамошнего охотника, предки которого с незапамятных времен занимались охотой и рыбною ловлей. Вырезана порошница из березового круглого наплыва. С поразительным вкусом украшена она резным узором, бронзовыми изящными украшениями.

Диву давался я, любуясь старинными постройками, деревянными шатровыми церквушками, могильными крестиками, домашней резной утварью, художественному вкусу старинных людей. Требовалось свободное время и высокий вкус, чтобы украшать жилища, домашнюю утварь и охотничьи принадлежности.

В прежние времена охотились на белок, на другую таежную, редкую теперь, дичь. Плававших на лесных озерах красавцев лебедей никто не трогал. Убить лебедя считалось большим грехом. Мне рассказывали, что на каждом лесном озерке живет и гнездится лишь одна лебяжья пара. Сходятся пары лебедой на всю свою жизнь, и если один лебедь погибнет, другой долго кружит над озерком и от тоски по погибшем друге сам умирает.

Висящая у меня на стене порошница принадлежала охотнику, стрелявшему скрытных белок. Стреляли белок из тяжелых кремневых ружей, заряжая их порохом и маленькими свинцовыми пульками. Перед выстрелом ружье укрепляли на деревянные распяленные рассохи. Рассказывают, что старинные охотники старались попасть пулькою в глаз белки, чтобы не попортить ее шкурку. Охота на белок у старинных охотников называлась белкованием.

В мои руки досталась одна из принадлежностей старинной лесной охоты. В деревянную порошницу охотники-бельчатники сыпали порох, а в кожаные мешочки ссыпали свинцовые пульки.

Современному охотнику трудно представить старинную охоту по белкам. Да и вряд ли кто-нибудь из них может попасть маленькой пулькой в глаз шустрого лесного зверька!

Сохранившаяся у меня порошница, украшенная красивыми узорами, напоминает мне о далеких, давно отжитых временах, об охотниках, умевших украшать свои просторные и чистые лесные жилища, тонким узором наряжать своя охотничьи принадлежности.

Приходилось ли вам интересоваться археологией, раскопками древних языческих курганов? Когда-то я наблюдал, как мой друг Николай Иванович Савин раскапывал могильные курганы в верховьях реки Днепра, где были захоронены наши далекие предки—кривичи.

В далекие языческие времена наши предки не закапывали в глубокие могилы своих мертвецов. Когда-то они сжигали их на кострах, а позже клали на землю и насыпали над мертвецами высокие курганы. Погребали мертвецов без гробов, в парадных одеяниях.