Юрий Смолич - Избранное в 2 томах. Том первый

— Да ну вас! Скорее! — рассердился Кашин. Но тут он услышал слова Пиркеса и окончательно впал в ярость. — Дурак! — закричал он. — Как ты смеешь? Война будет до победного конца…

— Лам-ца-дрица-гоп-ца-ца! — подхватил, кривляясь, Кульчицкий. — А ну-ка, давай живей, а то этот, — он кивнул на раненого с раскроенным черепом, — сейчас загнется…

В эту минуту и ему в спину уже уткнулись носилки, которые несли Зилов с Макаром.

— Ты сам дурак! — вспыхнул Шая. — Запомни на нею жизнь: я против вашей дурацкой войны! Против! Против! Против!

— Ты не смеешь!

— Большевики, — вмешался Зилов, — тоже против этой войны, но они за справедливую войну против капиталистов… классовую войну.

— Плевать мне! — подал голос Кульчицкий.

— А мне на тебя! Сволочь ты!

— Сам ты сволочь!

— Подлец!

— Иди ты!..

— Мерзавец!

— Прицепился черт его знает чего! Идиот!

— Я тебе в морду дам!

— Братики!.. — простонал раненый. — Братики, несите уже… смилуйтесь… отходю… пускай уж… хочь около дохтура помру…

Но пробку уже заметила сестра. В два прыжка она была возле нас.

— Без разговоров! — прикрикнула она. — Госпиталь! В тыл! А этого в барак!

Мы схватили носилки и разбежались в разные стороны.

Финальный матч этого сезона нам пришлось играть поздно. Деревья уже оголились, в воздухе веяло холодом, но погода стояла ясная. Осень в этом году задержалась. Шел конец октября.

В нашей футбольной команде произошли большие перемены. Введено было двое новых. На центр, вместо Репетюка, встал Теменко. Кульчицкий перешел в беки на место Воропаева. Капитаном выбрали первого энтузиаста футбола Сербина Хрисанфа.

Участвовало в матче, однако, только десятеро. Кульчицкий вдруг не пришел. Он сообщил, что болен. Это было очень странно, так как час назад мы все его видели как будто бы живым и здоровым. Он возвращался из города, мрачно насвистывая. Матч играли со сборной военнопленных чехов, расквартированных в нашем городе.

Собственно, весь этот матч был только данью любимой традиции. Обстоятельства совсем не располагали к устройству матчей и увлечению спортом. Жизнь ежедневно потчевала новостями — фактами и событиями. И новости были чрезвычайные, факты ошеломляющие, события почти невероятные.

Первый съезд Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов Киевского округа решил передать всю власть Советам. Второй съезд казачьих частей прифронтовой полосы постановил поддерживать Временное правительство. Третий съезд украинских войсковых организаций признал единственной государственной властью на Украине Центральную раду…

Рефери засвистел, и мы выстроились по средней линии. Новый центр, молчаливый и тихий Теменко, стал ногой на мяч. Морозец нежно пощипывал голые коленки и раскрытую грудь. Оркестра не было. Зрителей было совсем мало. Две сотни выздоравливающих, на костылях, десяток сестер милосердия, полтора десятка санитаров и только кучка постоянных болельщиков — железнодорожных рабочих. Сердце сжималось смутно и тоскливо. Где вы, прекрасные матчи былых лет?

Мы были готовы. Мы посмотрели на рефери и перекинулись взглядами друг с другом. Голкипер Пиркес, беки Туровский и… и никого. Дальше Зилов, Кашин, Потапчук, Теменко, Сербин и Макар. Старая гвардия прекрасных футболистов. Вот мы и снова все вместе. Вот мы и снова каждый на своем посту. Рефери подаст знак, мы начнем, и радость мужественной, организованной игры поведет нас вперед, все вперед, на вражеские ворота! Все будет так же, как и раньше. Сердца сжимались.

Рефери засвистел. Теменко передал Сербину. Сербин перекинул с ноги на ногу и послал сильным шутом Кашину на правый край. Линия чехов ударила на нас. Они были слабее, мы подбадривали себя, но игра шла вяло и нервно. На голкиперской площадке, под самыми вражескими воротами, Теменко вдруг сделал генц. Туровский напрасно прикрывал нападение, чтобы Воропаев отбил мяч, — Воропаева-то ведь не было. Тогда брал Зилов, выносил далеко вперед — Репетюку, но центр не принимал, потому что у Теменко был совсем другой характер. Пас приходилось принимать Сербину. Но когда он передавал Жаворонку, мяч перехватывало чешское нападение, так как Потапчук, занимавший теперь место Жаворонка, был недостаточно ловок и за короткой пасовкой не поспевал. Первый тайм закончился один — ноль в пользу чехов.

Мы накинули шинели и укрылись от пронизывающего ветра за санитарным бараком. Мы не сосали лимоны — какие уж там лимоны! — и, хотя никто не позволил себе напиться воды, наша спортивная дисциплина так упала, что мы достали кисеты и задымили махрой. Холодный ветер крепчал, с запада наползали лохматые тучи. К ночи следовало ожидать непогоды. Мы тихо и беззлобно переругивались. Были все шансы проиграть и второй тайм.

Последним к компании присоединился Пиркес. Он шел через поле с каким-то солдатом.

— Узнаете? — ткнул в него пальцем Шая. — Го-го! Неужто никто не узнает?

Но мы узнали. С ним был Яков. Солдат Яков Юринчук из Быдловки. Дезертир. Изменник вере, царю и отечеству. Он был в шинели, в ватной папахе с кокардой, но без погонов. Темные полоски невыгоревшего сукна остались на местах, где когда-то были погоны. За спиной, на ремне через грудь, у него висела винтовка.

— Мячик, значится, гоняете? — усмехнулся солдат Яков. — Ну, и что?

Мы бросились к нему и тесно обступили со всех сторон. Каждому хотелось пожать руку, заглянуть в глаза, хлопнуть по плечу…

— Яков!.. Ха-ха!.. Разве вы опять солдат?.. Где вы были? Как вы тогда вывернулись?

Потапчук обнял его и покраснел.

— Яша! Яшка! Живой!

Яков улыбнулся и отвечал всем сразу, не то иронически, не то застенчиво.

— Живой, значится!.. Не поймали тогда: месяцев пять по лесам с хлопцами шатались… Сами, значится, заявились, как революция, конечно, произошла. Думали, пришел, значится, конец! А оно, вишь, какое дело… министры с буржуями и к революции, значится, присобачились… Да теперь уже дело по-иному оборачивается. Не расчет фронтовикам винтовки кидать и по домам расходиться. — Яков поправил ремень и передвинул винтовку за спиной ловчее. — У фронтовиков думка, значится, и самого Керенского, коли что, потрясти…

Мы выслушали это спокойно. Мы уже слыхали: «Без аннексий и контрибуций», «сепаратный мир», а также и «долой министров-капиталистов!».

— Они говорят, — снова начал Яков, сердито потоптавшись на месте и подышав на озябшие руки, — они, значится, говорят: «Защищайте революцию от немцев!» Хо! А про саму революцию они выражаются, что ее немцы подбросили нам, значится, в запломбированном вагоне. Хо! Чего ж тогда ее, революцию, от немцев защищать, раз выходит, по-ихнему, что она и сама немецкая? А?