Юрий Смолич - Избранное в 2 томах. Том первый

— Только смотрите мне! — сказала Маринка сердито, в точности как всегда говорил Никодим. — Чтобы не натоптали мне…

Тогда Головатько объявил себя главой городского самоуправления. Антонина Полубатченко надела пенсне и написала воззвание к населению. Посыльные опрометью побежали с ними в типографию. Однако типография тоже оказалась закрытой: печатники отправились на вокзал разузнать, что творится, что такое произошло на свете…

Стах и Золотарь с рабочими вагонных мастерских вышли тем временем на Киевский тракт. Тесно взявшись под руки, рабочие перегородили шоссе. Они останавливали крестьянские повозки, призывая не грабить, а разоружать кирасиров, браться за оружие, формировать отряды и выступать против гетмана. Но навстречу пустым телегам уже тяжело катили обозы груженых — с сахаром, с зерном, с разным имуществом. Объезжая заставу, они сворачивали прямо на пашню.

— Отбираем то, что немец взял! — нахлестывали лошадей дядьки. — Грабь награбленное! — не умолкая разносилось по шоссе.

— Рабочие! — рассердился старый стрелочник Пономаренко. — Кому мы это все говорим? Да ведь у них у каждого свой воз, на паре скачут! Это ж кулачье! Рабочему человеку тот мужик брат, который пешком по заработкам ходит!

Рабочие заставы разошлись ни с чем.

В это время взводу кирасиров с красными ленточками на кепи удалось перехватить коменданта гарнизона, полковника фон Таймо, когда он с адъютантами пробирался с полей орошения на соседнюю станцию. Их поставили к церковной стене и, под боевой клич военной трубы, торжественно расстреляли.

Юринчук с партизанами пересекли территорию железной дороги и вошли в город.

Но на углу Графской Степан и Костя отскочили назад и схватились за бомбы.

— В канаву! В канаву! — скомандовал Костя. — Ложись!

Это оказалось в самую пору.

Из-за угла, от фотографии Лернера, где был вход в «Вишневый сад», пачками загремели выстрелы. Пули защелкали по мостовой, по стенам домов, зажужжали над головами. У «Вишневого сада» метались согнувшиеся фигуры. Из погреба кафе безработных офицеров выкатывали пулеметы, с чердака сбрасывали винтовки, цинки с патронами снимали с буфетных полок. Над вывеской «кафе» развевался бело-сине-красный флаг.

Степан крикнул «рамка двести», и партизаны ответили дружным залпом…

…Пиркес задыхался от злости и обиды. Именем комитета Аглая приказала ему оставаться дома для связи. И вот уже сколько времени прошло, а так никто за связью и не являлся.

Но как раз в ту минуту, когда Шая, шатаясь, поднялся и решил оставить свой пост, дверь растворилась, и, задыхающийся, едва держась на ногах, ввалился Макар. Обессиленный, он упал на диван.

— Понимаешь, — едва мог выговорить он, — когда в гимназии что-нибудь случалось важное, мы всегда бежали к тебе, Шая. Скажи, что сейчас надо делать? Начинается мировая революция! Понимаешь?

— Да! — сказал Пиркес. — Я даю тебе полчаса. Где хочешь, ты должен разыскать Аглаю Викентьевну. Она, очевидно, в вагонных мастерских, вместе с большевистским комитетом поднимает рабочих. Ты принесешь мне от нее указания.

— Да туда ведь три километра! — взмолился Макар. — За полчаса?

— Ты же форвард! — возмутился Пиркес.

Макар сорвался с места и исчез.

Группы вооруженных кирасиров прочесывали предместья Пеньки, Угольник, Кавказ — из конца в конец. Еще со времен забастовки им было хорошо известно, где живут машинисты, помощники, кочегары. Они хватали их и вели в депо. Они заставляли разводить пары и подавать паровозы под эшелоны. Им немедленно, до зарезу, надо было ехать домой.

Эшелон за эшелоном отходили от заграничного павильона, с воинской рампы, с товарной станции. У блокпоста поезда становились в очередь. Кирасиры забирались в будку машиниста и нетерпеливо дергали гудок. Паровозы ревели без умолку. Скорее, скорее проезжай — давай путь другим! Домой, на родину! С войной покончено! Наступил мир!

Кантина в девятом полку выглядела как после наводнения. Простреленные в бочках дырки никто не затыкал. Жидкость свободно и обильно лилась на пол. Высокий порог отделял зал от сеней, и страшная смесь рома, сливянки и коньяка дурманным озером пенилась вровень с порогом. Тут и там в ней плавали трупы. Уснувших в опьянении никто не поднимал, и они захлебывались. Новоприбывшие расплескивали сапогами адское пойло. Иные черпали ведрами прямо с полу.

Крестьяне тем временем уже расхрабрились. Австрийцы перестали быть армией. Они стали точно такими же, как свои солдаты год назад, когда бросили фронт и двинулись по домам. На них уже можно было прикрикнуть и матюкнуться. Крестьяне въезжали повозками прямо на воинский плац. Они рубили топорами двери бараков. Через окна они выбрасывали на телеги тюки белья, связки сапог, охапки тужурок и штанов.

Как раз тут наткнулся на Кульчицкого Кашин.

— Ой, понт! — обрадовался Бронька. — Лафа!

Они оказались в бараке с имуществом батальона связи. Бронька уже нацепил на себя десяток телефонных аппаратов. В мешок он набрал каких-то ножиков, инструмент, карманных электрических фонариков. Кашин от него не отставал. Бронькин мешок был полон — больше захватить он уже не мог. Он сбрасывал ящики на пол и топтал их сапогами.

— Гип-гип-ура! — орал он, исполняя танец диких на полевых сумках, телефонных аппаратах, пишущих машинках. Электрические фонарики, батарейки, какие-то баночки хрустели у него под ногами. В ящики с лампочками он просто прыгал с разгону.

Полсотни вооруженных рабочих, руководимых большевистским комитетом, тем временем вышли из вагонных мастерских. Они развернулись цепью и двинулись к вокзалу. Встречные кирасиры бросали оружие и в панике разбегались. Аглая приказала детворе, неотступно следовавшей за цепью, подбирать брошенное оружие и сносить в депо. Комитет решил занять вокзал, разоружить кирасиров и объявить в городе власть Ревкома.

В это время, отбив и рассеяв офицеров, партизаны Юринчука остановились на углу против кондитерской Банке, откуда весь город виден был и вдоль и поперек. Их сразу же окружили кирасиры, интересуясь, кто они такие к что собираются громить.

Зилов поднялся на тумбочку у тротуара, оперся на плечо Юринчука.

— Товарищи! — заговорил он. — Против вашей воли прислали вас сюда угнетать и грабить нас, таких же крестьян и рабочих, как и вы! — Он говорил по-украински и по-русски, Ганс Бруне переводил на немецкий, Абрагам Црини на венгерский. — Товарищи! Пришел час искупить ваши невольные преступления. Берите снова оружие в руки. Стройтесь в батальоны, помогите нам сбросить гетманскую власть! Пролетарии всех стран, соединяйтесь против мирового империализма!

— Нам ведь домой надо!.. — с тоской отозвался кто-то из толпы.