Семен Бабаевский - Собрание сочинений в 5 томах. Том 3

— Это кому же — нам? — с усмешкой спросила Ольга. — Мне и тебе было бы трудно?

— Не смейся, Оля, не иронизируй, ведь отлично понимаешь, о ком речь, — сердито ответил Холмов. — Да и мы себя никак не можем отделить от всего Прикубанья. Так что и нам было бы плохо. И вот поэтому-то еще меня очень беспокоит Южное море. Купаться мы в нем не будем, а душа болит. Сколько об этом море писалось в газетах, какие восторженные произносились речи и какие на него возлагались надежды! Дело же заглохло. Почему? Неужели все, в том числе и Проскуров, забыли об этом важном сооружении? А что значит для жителей Южного искусственное море? Это и прохлада близ города, и прекрасное место отдыха с парком на берегу. А пляжи? А лодочная станция? А рыбалка? И самое главное — рисовые поля.

— Ну что ж Проскуров? Обрадовался твоему приезду?

— Обиделся на меня, — грустно ответил Холмов. — Даже начал выговаривать. Будто и в шутку, а, вижу, не шутит. Твое, говорит, дело там, на берегу Черного моря. А мы, говорит, со своим Южным тут сами управимся. Чудак! В амбицию полез.

— И правильно, что обиделся, — сказала Ольга. — Не лезь в его дела, не мешай.

— Я не мешаю, а помогаю. Ведь мое же, при мне начато. Доказал Проскурову, что он не прав, что Южное море обязательно должно появиться на Прикубанье. Непременно! Согласился он со мной. Так что я доволен, что поехал к нему. Напомнил, подстегнул.

— Беспокойная ты душа, Холмов.

— Опять — Холмов?

— Извини, привычка.

— Заодно навел справки о семье Сотниковой, — продолжал Холмов. — Двое детей учатся в школе. Старшая девочка, Людмила, принята в музыкальную школу и живет в Южном. Получает стипендию. Это меня радует. Теперь за Сотниковых спокоен. Я даже заезжал в музыкальную школу, повидался там с Людмилой. Худенькая, щупленькая девочка. И одета плохо. Может, послать ей денег? Или пригласить на лето сюда? И тут купить ей кое-что из одежды?

— Приедет ли?

— А почему бы ей не приехать? Попросим мать. Отпустит.

После поездки в Вознесенскую и в Южный Холмов несколько дней не притрагивался к своей тетради. Утром уходил к морю. Возвращался к завтраку. Читал, иногда брал баян. Потом снова его потянуло к тетради. «Вознесенская. Уборочная страда, — писал он. — Встреча с колхозниками. Люди душевные, честные. Разговаривал с ними, видел их на работе и невольно вспоминал, что Мария Ильинична говорила в своих воспоминаниях о Ленине. Она советовала не только изучать труды своего брата, но и знать Ленина как человека, „потому что это поможет и нам самим стать лучше“. В лекции надо бы поподробнее сказать о том, как люди, читая Ленина и узнавая его жизнь, сами становятся лучше. Привести примеры по станице Вознесенской».

Он отложил тетрадь и задумался.

— Алексей Фомич, а я персиков вам принесла!

Это Верочка. Она подошла неслышно и радостными, блестящими глазами смотрела на Холмова.

— Прямо с ветки. Когда вы приходили к нам, персики еще не были спелыми. А теперь посмотрите, какие красавцы. Особенные персики!

— Чем же они особенные? — спросил Холмов, закрывая тетрадь с записями. — Самые обыкновенные. — «И надо же явиться ей с персиками, когда у меня нет ни времени, ни желания любоваться этими прекрасными плодами», — подумал он.

— Вы попробуйте на вкус! — смеясь, говорила Верочка. — Ешьте! Возьмите вот этот румяный. Поглядите, как он и солнцем и соком налит. Удивительный персик! Да берите!

Холмов ел сочный и ароматный персик, а Верочка подсела к столу и, поглядывая па закрытую тетрадь, спросила:

— Все пишете?

— Пишу.

— Это хорошо! Алексей Фомич, может, вам нужна помощь? Я могу печатать на машинке.

— Спасибо, Верочка. Помощь мне не нужна.

— А что вы пишете?

— Так, разное. Тебе не понять.

— Отчего же не понять? Я понятливая.

— Записи свои, так сказать, личные.

— А-а… Личные. — Верочка все с той же игривой улыбкой доверительно посмотрела на Холмова. — Алексей Фомич, а куда вы ездили?

— В район. Смотрел, как пшеницу убирают.

— Понравилось?

— Да, понравилось.

— Вы и к пионерам ездили, — продолжала Верочка. — Все узнали, что вы теперь в Береговом. Не будет вам и тут покоя… Алексей Фомич, а трудно вам было на работе? Сколько людей, а вы среди них главный и всем нужны. Наверное, и по ночам не спали, все думали?

— Было и это. И не спал и думал.

— Я и раньше о вас слыхала, — сказала Верочка, восторженно глядя на Холмова. — Но разве тогда я могла даже подумать, что буду вот так беседовать с вами?

— Что же тут такого?

— Ну что вы! — Она зарумянилась и с минуту молчала. — В жизни я несчастливая. И это мое замужество… Разве оно от счастья? Я только в мечтах бываю счастливой. Только в мечтах мне и бывает хорошо. А вот что с вами я так разговариваю, это уже не мечты, и мне так радостно… Алексей Фомич, а что оно такое — человечный человек?

— Почему ты об этом спрашиваешь?

— Так. Хочу узнать. В стихах прочитала, а понять не могу, что оно такое: «человечный человек»?

— Ну, лучший из лучших, что ли.

— Алексей Фомич, а о вас можно сказать, что вы лучший из лучших?

— Обо мне этого сказать нельзя.

— Вы такой образованный, интеллигентный.

— Это еще не главное.

— А что главное? Поясните, прошу вас.

— Пояснить это трудно.

— У вас плохое самочувствие? Да? Хотите, я вам спою? — Она быстро встала, оправила платье, и глаза ее засветились тем особенным светом, который так нравился Холмову. — Могу спеть «Раскинулось море широко…». Одним голосом эту песню петь трудно, но я спою. Только подыграйте, Алексей Фомич! Или, хотите, спою старинный романс «Я встретил вас, и все былое…»? Этот романс очень душевно поет Козловский… Хотите, а?

Холмов поднялся, положил свои сухие ладони на худенькие плечи Верочки и ласково, по-отцовски посмотрел в ее обрадованные, полные восторга глаза. «Как ты мила, певунья, просто чудо, как ты мила и непосредственна. И мечты твои прекрасны, и что-то есть в тебе такое, чем можно восторгаться. Вот только жаль, что я уже гожусь тебе в отцы». Это он хотел сказать Верочке и не сказал. Пусть лучше не знает, что он думает о ней.

— Ладно, Верочка, соседка моя, ладно, — глядя на нее, сказал он ласково. — Непременно споешь. И старинный романс, и песню о море. Только не теперь. Сейчас я очень занят. Прошу тебя, Верочка…

Она не дослушала. Восторженные глаза ее потухли и померкли, и она, наклонив голову, молча ушла.

Холмов развернул тетрадь, прочитал последнюю запись и только что хотел было продолжать, как вошла Ольга. Она увидела на столе в тарелке персики. Покачала головой и с укоризной сказала:

— Уже прибегала милая соседка?

— Прибегала. Персики принесла.

— И ты принял подарок?

— Принял и даже попробовал. Очень вкусные.