Василий Земляк - Родная сторона

Сохнут, чуют старость и, может, поэтому спешат обронить свои никому не нужные семена…

Но на лугах травы созревают медленно и не все сразу, а одна за другой. Идешь лугом, и словно живая радуга после дождя упала с неба к ногам, но ей не дают долго постоять. Все, чем пахнет луг, должно остаться в сене. Сказочные соцветия, в которых столько удивительных тонов, сложат в серые безмолвные копны. Опоздаешь на день-два, и у большинства цветов облетят лепестки, погаснет красный, как огонь, клевер, побуреют зеленые свечи тимофеевки, и сено в копнах будет пахнуть бурьяном, а не медом.

Вернувшись из Киева, Евгений начал готовиться к сенокосу. Накануне вечером достал с чердака старую зазубренную косу — еще отец косил, — направил ее и с безотчетно тревожным чувством стал ждать воскресного утра. Что ни говорите, а чувствуешь себя необычно, когда выходишь на свежий луг с косой. Евгений знал: всех косарей не соберет — в воскресенье трудно созвать людей, — и все же пришел на условленное место в одно время с неугомонным своим соседом Гордеем Гордеевичем. Сходились по одному, по двое. Карп Сила уже пустил на луга сенокосилки, а люди все еще собирались. Последним пришел Антон План. Его никто и не звал — сам пришел. Поздоровался и, тряхнув белым узелком, шутя показал на беззубый рот:

— Мне черствый хлеб есть нечем, пришлось блины печь.

— Ну и молодец, — в тон ему ответил Гордей Гордеевич. — Угостишь и меня своими блинами.

Луг оставили для Карповых сенокосилок, а сами пошли в лес, на поляну. На опушке леса сделали небольшой привал, напились из родничка и разошлись кто куда — у каждого было облюбованное, давно приглянувшееся место. Только Евгений не имел такого места — он косил в лесу впервые, а потому пошел наугад на самую далекую полянку, которую знал еще с детства, когда пас коров. Однако там до него уже побывал косарь — посреди поляны стояла тучная копна, и Евгений должен был искать другое место. Наконец нашел подходящий травостой, и скоро его коса стала перекликаться с другими косами.

Зоя услыхала ее из своего куреня и пошла посмотреть на бессердечного косаря, который ради копны сена вместе с травами уничтожает море красивейших цветов, а вместе с ними и корм, прибереженный ею для телят. Она думала, что это талаевский косарь, и собиралась спровадить его подальше от стана. Не может же она с дедом Евсеем без конца переносить свой курень и все хозяйство на новое место! К тому же тут и подножный корм славный, и родник близко, и Яше с руки подвозить молоко для телят, да и Евгению недалеко — она надеялась, что он непременно придет, как только вернется из Киева. И вдруг этот косарь под самым станом! Услыхав звон других кос, она остановилась: «Ого, он не один!» Жаль, что дед Евсей задержался в селе. Но ничего, она сама спровадит этих косарей, покажет им места еще более богатые, чем эти. Кто же лучше ее знает лес?..

Не замечая Зои, Евгений поставил косу на косовище, достал брусок, очень похожий на горбушку хлеба, и такое стал вытворять, что у Зои дух захватило. Потом, осторожно попробовав лезвие пальцем, снова опустил косу, повел ею, и та люто зашипела в траве.

Зоя постояла под березой, полюбовалась косарем и пошла прочь. «Как же так? — думала она. — Знать, что я здесь, рядом, и не прийти, не проведать? Лучше б я не знала тебя…» Остановилась, послушала. «Коси, коси. Сегодня Пороша весь вечер будет играть для меня на своей гармони, а ты коси! Подумаешь, председатель!.. Пороша тоже мог бы быть председателем. А в самом деле, что, если бы Пороша стал председателем?» — спросила она своих смирных телят, которые уже досыта напаслись и теперь, ища холодка, забились в кошару. Но телята бессмысленно глядели влажными, с большими белками глазами и стояли молчаливые, ленивые. Зоя взяла порожний бидон, выцедила в корытце остатки молока и пошла на дорогу поджидать Яшу, который должен был возвращаться в Талаи. Дождавшись, сказала ему: «Яшка, передай Пороше, что я соскучилась по его гармони». — «А-а-а?!» — Яша растянул рот чуть не до самых ушей, насмешливо присвистнул и так погнал мышастых, что задымилась дорога.

Вернувшись в курень, Зоя поудобнее примостилась на сене и открыла недочитанную книжку, одну из тех, что передал ей Евгений. Книги передал, а сам не пришел. На страницу упала слеза… Но странное дело! Зоя не плакала, а смеялась. Слезы капали, а она улыбалась. «И почему он должен любить меня? За что?..» Слезы расплывались на страницах, как большие дождевые капли на сухой земле, и тут же испарялись, словно были очень горячими…

А в это время Евгений собрался полдничать, и как же он удивился, увидав, что кто-то снял его корзинку с муравейника и повесил на березовом суку. Он слыхал от людей, что муравьиная куча — лучшее место для сохранения несладких продуктов: ни одна зверушка не посмеет приблизиться к кусачим сторожам. Кому же пришло в голову, что муравьи могут съесть сало? Евгений обернулся и заметил на траве следы. Он снял с сучка корзинку, положил на плечо косу и пошел по следу к Зоиному куреню.

Горячая девичья злость проходила не сразу. «Но что же это такое?» — удивлялась Зоя. Вот она выговаривает, упрекает его, а в душе такое странное чувство, что это все зря, что он для нее чужой человек. Иначе зачем же она мучит Порошу? Для развлечения, для потехи?

Заметив Евгения, Зоя выбежала из куреня: «Пойдем отсюда. Сюда могут прийти». Но не призналась, что должен прийти Пороша. Ей не хотелось, чтоб Пороша видел ее с Евгением наедине.

Полдничали на поляне под березой. Оба за этим небогатым полдником стали как-то ближе. Недаром говорят, что стол сближает людей. А корзинка в этом деле, может, и не хуже, а лучше стола. За стол садятся иногда совсем чужие люди, даже враги неплохо чувствуют себя за хорошим столом. А возле корзинки, уж извините, могут сидеть только друзья, что бы в той корзинке ни было. Поэтому у обоих было такое чувство, словно они не раз уже сидели у одной кошелки. И только когда дело дошло до питья, эти приятные мысли рассеялись. Оказалось, что кружки нет, и Евгений с Зоей начали торговаться, кому пить из банки первому. Узнав, что там не вода, а грушевый узвар, Зоя наотрез отказалась под предлогом, что не любит сладкого. Тогда Евгений насильно всунул ей в руки холодную банку. Потом напился сам. И без того приятный напиток после нее показался еще вкуснее.

Евгений показал на муравейник:

— Они не спорили бы, кому пить первому.

— Одна семья… — сказала Зоя, опуская глаза.

— И я о том же думаю.

Евгений стал учить Зою косить. Она еще не встречала такого настойчивого, придирчивого учителя. Он следил за каждым ее движением и все время делал замечания: «Левая нога не так, правая рука не так. Не так, не так!..» Он брал у нее косу и, показав, как нужно держать ее, возвращал. И снова Зоя не так сгибала в колене левую ногу, а Евгений качал головой: