Михаил Щукин - Рядовой случай

Девушка и пришедший человек уходили все дальше и дальше. «Как же мы их всех оставим? — спросила девушка. — Ведь они снова возьмутся за старое?» «Не бойся, — ответил он ей. — Они услышали песню уже не от птицы, а в душах своих. И будут теперь ее беречь. А мы пойдем, разыщем птицу и расскажем ей, что песня ее жива. Птица вернется».

Такую сказку рассказывала самой себе Поля и, как всегда, заплакала, дошептывая последние слова.

По-прежнему светило между раздернутых туч солнце, по-прежнему медленно и лениво, словно устав за лето держать на себе пароходы, баржи и лодки, катилась Обь, и в том месте, в котором она заворачивала, на самой ее середине, синела, похожая на заплату, быстрина; быстрина заворачивала вместе со всей водой, но дальше шла не вдоль, а наискосок, к берегу, и уже там меняла свой цвет, светлела до белизны, закручивалась в воронки и мыла без устали крутой берег, отваливая от него большие песчаные комья.

Видела Поля и быстрину, и яр, но как в тумане — мешали слезы. И снова, в какой уже раз чудилось: вот прояснеет взгляд и сразу, в ту же минуту, увидит она все по-другому, не так, как раньше. И деревня будет другая, и река, и холм, и бор, а еще — увидит она долгожданного человека, который придет за ней. Он возьмет ее за руку и поведет в иную, сразу переменившуюся жизнь. Так Поле верилось, что она приготавливалась, замирала в ожидании, но ничего, конечно, не происходило.

Пора было возвращаться домой.

От порядка, наведенного вчера в доме, не осталось и следа. На столе снова стояла немытая посуда, по клеенке снова был рассыпан пепел и разбросаны мокрые, желтые окурки, у порога лежали пустые бутылки и старое покрывало комком валялось на грязном полу.

Фаины не было. Вася с присвистом храпел, завалившись на кровать в сапогах и в мазутной фуфайке, к которой прилипли опилки. Чадный, душный запах курева и перегара бил в ноздри.

Поля убрала из-под порога бутылки, сунула их под лавку и села на сундук. Ей хотелось закрыть глаза и ничего не видеть.

В это самое время пришел Карпов. Он встал у порога, ссутулился, глубоко засунул ладони длинных рук в карманы. Медленно, не говоря ни слова, переводил взгляд с Поли на спящего Васю, и его лицо замирало, каменело, становилось бледным и словно неживым. Карпов никак не мог справиться со своими чувствами, раздиравшими его сейчас наполовину. Он продолжал судить и казнить самого себя и в то же время, глядя на храпящего с присвистом Васю, задыхался от злости: он-то себя судит, а они? Они и в ус не дуют, плевали они на все его мысли с высокой колокольни! И опять, опять проклятые шестеренки — оконешниковская жизнь и сельсоветская работа, — они не сцеплялись.

Вася во сне неразборчиво забормотал, перевернулся на спину и широко открыл рот с желтыми от табака зубами. Лицо было серым, как старая, застиранная тряпка. Карпов схватил Васю за плечо и изо всей силы начал трясти. Тот, не просыпаясь, мычал и пытался увернуться, но Карпов, накаляясь, тряс его сильней и Вася, дернув головой, ошарашенно открыл глаза. Долго соображал, кто перед ним, наконец сообразил, медленно поднялся и сел на кровати.

— Почему не на работе?

Вася похлопал глазами, сжал руками голову и молча стал покачивать ее из стороны в сторону. Морщился и поджимал синеватые губы.

В это время дверь нараспашку отмахнулась и на пороге, покачиваясь, держа на отлете сетку с бутылками, появилась Фаина. И сразу заорала:

— A-а, явился! Выселять пришел? Манатки описывать? Валяй!

Распатланная, пьяная, с красными пятнами на щеках, с тупыми, немигающими глазами Фаина отталкивала от себя любого, как отталкивает своим видом всякое безобразное. Карпов не удержался и отошел от нее на несколько шагов. Зачем он сюда пришел? Говорить? Что-то доказывать? Но это уже бесполезное, гиблое дело. Что должно было случиться — случилось. Еще одно добавление к черному и печальному списку.

Вася, по-прежнему обжимая руками голову и покачивая ею из стороны в сторону, с готовностью пообещал:

— Пить брошу. Железно, гад буду. Завтра брошу…

— Заткнись, сморчок! — накинулась на него Фаина. Вася вжал голову. А она уже крыла Карпова: — Ты по какого сюда пришел? Тебе чего здесь надо?!

И загнула матом.

— Знаешь что?! — тоже заорал Карпов, забыв обо всем. — И ты туда же валяй! К чертовой матери! Столько крови испортили, паразиты! К черту из деревни!

Он схватился за дверную скобу и тут перехватил испуганный взгляд Поли, которая сидела на сундуке, боязливо прижималась спиной к печке и вздрагивала от громких криков. В ее взгляде, в ее широко распахнутых глазах было столько невысказанной боли, столько тяжелой тоски, что Карпов, как ужаленный, отвернулся и выскочил в сенки. Остановился посреди переулка, сунул руки в карманы и тут увидел, как неподалеку выходили из дома Григорьев с Ерофеевым, подумал: «Вот у них дела хорошо идут». Проводил их злым взглядом.

А дела у Григорьева и Иван Иваныча, действительно, шли неплохо. Для удобства, чтобы туда-сюда не мельтешить, они договорились пройти сначала по одному порядку домов, а потом по другому. Начали с дома Жохова.

Жохов мужик был крутой и злой до работы. В лесу, как про него говорили, зверствовал. Деляна гудела, когда он брал в руки «Дружбу», и если орал на зазевавшегося помощника, то его громкий, хриплый голос заглушал и рев тракторов и визг бензопил. Лес валил по своей особой методе: примерится, подпилит деревьев пять-шесть, а потом одно до конца срежет, оно на другое, то на третье, только ухают! Жохов никогда и никого не боялся — ни начальства, ни падеры. Ветрище дует, все вальщики в избушке сидят, греются, а он пилит, только знай на помощника орет, который то и дело задирает голову вверх, боясь угодить под лесину.

Жена и ребятишки в жоховском доме были неприметными, виделся только один хозяин, только он бросался в глаза своей широкой, сутуловатой спиной и крупной головой с покатым, словно стесанным, затылком.

Когда пришли гости, Жохов как раз был во дворе. Ладил крышку к погребу. Увидев Григорьева и Ерофеева, воткнул в доску топор и сел на чурку, вытянул ногу и полез в карман за папиросами.

— Бог в помощь, — поприветствовал Иван Иваныч.

— А ни хрена не помогат!

Все трое дружно засмеялись, громче всех Григорьев. Он волновался, хотя и не хотел признаться в этом даже самому себе, все казалось ему, что произойдет что-то непредвиденное. Поэтому первым разговора не начинал, надеясь на Иван Иваныча. Тот его без слов понял.

— Дай-ка бумагу, — повертел в руках тетрадку и подал Жохову.

— Чего там?

— Да ты читай, читай.

Жохов нахмурил лохматые брови, внимательно вглядываясь в бумагу, но до конца ее не дочитал, ему все стало ясно.

— Расписаться, что ль? Ручка-то есть?