Михаил Щукин - Рядовой случай

«Вот ведь хреновина какая, — думал сейчас Кузьма, забыв про кочень. — Сколько лет думал Файке той же монетой отплатить, а тут взял и отказался. С чего? Сам понять не могу. Ведь она когда из города вернулась да в „Снежинке“ на почете объявилась, я тогда места себе найти не мог. Вот, думал, зараза, выплыла, прямо как Ерофеев, к тому с какого бока жизнь ни повернется, он все равно наверху. А я вот не могу так, не умею, вот и точило зло, что не могу и не умею наверху оказываться. А зло, оно как палка о двух концах, один по людям, а другой по самому себе. А чего злиться? Чего, спрашивается, надо было? Лучше не стало. А с другой стороны глянуть — я их нисколько не хуже. Чужого никогда не загребал, жил только на свое, шире положенного рот не разевал. Как говорится, по Сеньке и шапка. Вот ребятишек на ноги поставлю, а сам на пенсию, рыбу удить. И пальцем никто не покажет. А Фаина за сладкой жизнью кинулась, вот и нашла… дырку от бублика. Будет случай, так ей и скажу. Не глупей я вас и не хуже. Пусть слушает. А что не подписался, так это…»

И тут Кузьма споткнулся. Вроде все по местам, по полочкам разложил и опять споткнулся. Маялась душа и неосознанно сопротивлялась тому, что он говорил, ждала каких-то иных, непохожих слов и мыслей.

— Ты не заболел? — спросила жена, отрываясь от работы и сладко разгибая спину. — Ходишь, как спросонья.

— Голова опять шумит.

Кузьма поднялся и действительно почувствовал, что в голове у него будто молоточки застукали. В прошлом году он замешкался у лесовоза, когда открывали коники, и один, падая, шаркнул его по затылку. С тех пор нет-нет, да и заболит голова, особенно после того, как он попсихует.

Прошел в избу, нашел в шкафу коробочку с маленькими красными таблетками, зацепил две штуки и, боясь выронить их из заскорузлых пальцев, торопливо сунул в рот. Боль понемногу утихомирилась. Солнце между тем шло на закат, окна домов вспыхивали ярким пламенем, пересвечивались и поигрывали. Кузьма сидел присмирелый, глядя в распахнутые настежь двери сенок, завороженно следил, как солнце тонуло в забоке. Сначала оно только едва задевало за верхушки, а потом опускалось все ниже, глубже и голые ветлы становились алыми. Ветер заносил запахи пустых огородов, прелой ботвы и мокрети. Спокойствие и пустынность царили вокруг. И только сам Кузьма в этом спокойствии и в этой пустынности не мог найти себе места, мучило, давило его непонятное чувство, похожее на вину…

Совещание затянулось до позднего вечера. Карпов с директором леспромхоза сидели на заднем ряду и от скуки то переговаривались, то позевывали. С трибуны говорили о том, что говорено было много раз, что уже давно примелькалось и на что не обращают внимания. Председатель райисполкома выступал последним. И с самого начала стал распекать Карпова за то, что в Оконешникове нет порядка, что там расплодилось много пьяниц, а сельсовет не принимает никаких мер, за последнее время даже не провели заседание административной комиссии. «А проведи я заседание, — с горечью думал Карпов, — и слова бы не сказали, хотя от заседания ничего не изменится». Это так его поразило, что он даже привстал.

— Не ерепенься, — директор леспромхоза искоса глянул на него и похлопал по руке. — Сиди, мотай на ус.

Карпов усмехнулся и продолжал слушать. На него оглядывались с сожалением.

Когда после совещания ехали домой, директор леспромхоза тоже посочувствовал:

— Разложил он тебя.

Карпов хмуро отозвался:

— Да он не меня, себя разложил. Вынь да положь ему заседание, а будет толк или нет — дело десятое. Привык, если он говорит, значит, правильно, потому что председатель райисполкома. Ладно, хватит об этом. Не хочу. Вот что вспомнил. Дрова пенсионерам когда привезешь? Жалуются ходят.

— Некогда пока.

— Некогда, машин нет, дорога плохая, дров не напилили. Ух, мать моя… Всегда причины. Знаешь, о чем подумал, глупость, конечно… А что, если бы нас на пилораму? Тебя, меня, еще кой-кого из компании. И чтоб дрова мы выколачивали, и чтоб квартир ждали, и в магазин бы не со склада ходили, а с крыльца, короче, как все остальные. Доперло бы до нас? А?

— Ты не философствуй, яснее.

— Яснее ясного. Тебе дрова привезли? Привезли. Раскололи? Раскололи. Сложили? Сложили. И как может быть по-другому, ты уже не знаешь. Себя на место других поставить не можешь, еще злимся, когда люди положенное требуют. Отделились мы, потому нам не верят и слушать не хотят.

— Права теперь все умеют качать. А работать никого нет.

Карпов рассмеялся.

— Ты чего?

— Да так…

Закурил и замолчал, зажался в угол кабины. Машину потряхивало, мотало по разбитым колеям, которые уже скрывались в сумерках. Шофер включил фары, сноп света стрельнул далеко впереди. Позади остался крутой поворот и справа замигало фонарями Оконешниково.

Перед тем, как сойти у своего дома, директор леспромхоза сердито выговорил:

— Не пойму я тебя. В последнее время вроде попа — все проповеди читаешь. А ты ведь ничем меня не лучше. — Махнул рукой и сказал шоферу: — Довези его до дома.

И громко хлопнул дверцей.

Но Карпов домой не поехал. Попросил завернуть к Галине Куделиной. Поднялся на крыльцо, дернул дверь — замок. «Подождать?» Вчерашний неудачный разговор не давал покоя, хотелось ясности, хотелось все до конца расставить по своим местам. Скользнул взглядом по темному окну в кухне и вдруг заметил, что зеленые занавески сняты, а остальные окна прихлопнуты ставнями.

«Уехала. Точно, уехала». Медленно спустился с крыльца по ступенькам. «Уехала, все бросила». Ткнулся в калитку — даже не заметил ее перед собой. «Куда она? Дом кинула». Прикрыл осторожно калитку и остановился. «Вытолкнул ведь, сам вытолкнул».

Машина еще стояла у ограды, и Карпов бросился к ней, дернул дверцу, согнулся и нырнул в кабину.

— Давай назад!

— Куда?

— В район. Быстрее давай, быстрее!

«Поезд в двенадцать отходит, еще три часа, успею!»

— А с чего, какая спешка!

— Да деньги у одного друга в портфеле оставил. А он в город едет!

— Много?

— Три сотни.

— Ни фига себе!

Газик взревел, разворачиваясь, полохнул фарами по домам, заборам, огородам и рванулся вперед. Шофер гнал на совесть и успокаивал Карпова:

— Только бы не забуриться, успеем.

Дорога к ночи подмерзла, и самые гибельные места удавалось проскакивать. Бор миновали благополучно, дальше поехали по трассе и трясти стало меньше. Карпов выпрямился. Он сейчас не хотел ни о чем думать, хотел только одного — разыскать Галину, забрать ее и привезти домой. Что будет, то и будет, но это потом, потом, а сейчас главное — найти, забрать и увезти. Как наваждение стояли перед глазами глухие ставни, закрывшие окна, и последние цветы на подоконниках.