Михаил Щукин - Рядовой случай

— А я?

Зал долго потом не мог успокоиться от хохота. Председатель сельсовета, Дмитрий Павлович Карпов, после собрания извинился, сказал, что вышла накладка, но смотрел при этом на Ивана Иваныча не очень-то ласково. Такие взгляды председателя сельсовета, не очень ласковые, изучающие, он все чаще стал замечать на себе в последнее время и тревожился. Всю жизнь Иван Иваныч был в сельсовете своим человеком: речь ли надо по случаю сказать, в комиссии какой посидеть — он никогда не отказывался. Или вот такое дело — покосы пенсионерам делить. Иному и рады бы предложить, да он руками и ногами отпихивается, а Иван Иваныч берется. Делит, обиды выслушивает, всем угодить старается, и участок себе за такую беспокойную должность выбирает, конечно, не самый худший. А как же иначе? Не за бесплатно же нервы трепать? Все это прекрасно понимали, и претензий к нему никаких не было. Сено вывезти, дрова в первую очередь в леспромхозе выписать — для человека, который на виду и который для общества старается, тоже надо делать без задержек. И поэтому-то взгляды председателя сельсовета не на шутку тревожили Ивана Иваныча. Вдруг что случится, как же он тогда без общественной работы? Вот и собрался к Карпову, чтобы поднять вопрос о вчерашнем случае, а заодно и вообще о поведении своих соседей.

На сельсоветском крыльце он старательно очистил сапоги от грязи, расстегнул фуфайку, чтобы виден был новый костюм и выглаженная рубашка, и открыл двери.

Карпов сидел в своем маленьком кабинете. Высокий, худой, изогнув колесом и без того сутуловатую спину, он нависал над длинным широким столом и читал лежащие перед ним бумаги. Лицо у него было сердитое и озабоченное. Недовольно оторвавшись от чтения, Карпов поднял на Ивана Иваныча утомленные, натруженные глаза и предложил сесть. Тот удобно расположился на стуле и обстоятельно стал рассказывать о «концерте», который устроили вчера соседи. Рассказывал со всеми подробностями и закончил так:

— По моему разумению, Дмитрий Павлович, надо их снова на комиссию вытянуть, врезать как следует и оштрафовать. Пусть почешутся.

Карпов слушал внимательно, но глаза его смотрели мимо Ивана Иваныча, куда-то в окно, на улицу, и, перехватив взгляд, нетрудно было догадаться, что думает сейчас председатель сельсовета о чем-то совершенно ином. Думает и машинально постукивает длинной худой ладонью по разложенным на столе бумагам.

— Если мы мер не будем принимать, безобразие еще больше плодиться станет.

Карпов все смотрел в окно и постукивал по бумагам.

Иван Иваныч заволновался.

— Вы-то как думаете, Дмитрий Павлович?

— Я-то? — словно очнувшись, переспросил Карпов. — А никак, Иван Иваныч, не думаю. Понимаешь, никак не думаю. Сколько раз мы их на комиссию вызывали? Не помнишь? И я тоже не помню, со счету сбился. А толку? Толку — ровный нуль. Что-то надо другое делать… Комиссию больше собирать не будем.

Иван Иваныч ждал, что председатель скажет еще что-нибудь, но тот молчал, молчал и по-прежнему смотрел в окно.

— Чудно как-то… Ну да ладно, до свидания…

И вышел, тихо притворив за собой двери.

Карпов долго еще сидел, не шевелясь, потом вдруг вскочил, грохнул кулаками по бумагам на столе и закружился в маленьком кабинете, словно в запертой клетке. Он слукавил перед своим посетителем, сказав, что никак не думает, он теперь постоянно и напряженно думал. О себе самом, о своей работе, обо всем селе Оконешниково, в котором он прожил сорок с лишним лет, уезжая только на службу в армию. Мысли были разные, но если их собрать воедино и выделить главную суть, то представлялась необычная и странная картина. Карпову, бывшему шоферу, представлялась она в виде двух больших, зубчатых шестеренок, которые должны зацепляться друг за друга и крутиться в едином, четком ритме. Должны… На самом же деле между ними образовался большой зазор и шестеренки вращаются, не касаясь друг друга ни одним зубчиком, сами по себе. Так вот одна из этих шестеренок — его личная, Дмитрия Павловича, сельсоветская работа, а другая — жизнь села Оконешниково. Никак они не зацеплялись друг за друга. И недавно обнаруженный зазор между ними не давал Карпову в последнее время покоя, лишал сна и винтом заставлял крутиться на кровати в бессонные ночи.

Резко остановившись посреди кабинета, он подошел к высокому полированному шкафу, распахнул створки, вытащил толстую, запыленную папку и торопливо развязал длинные, засаленные шнурки. Это были протоколы административной комиссии, той самой, на которую предлагал Ерофеев вытащить своих соседей. Быстро перелистав бумаги, Карпов сосчитал — пять раз. Пять раз вызывали они разлюбезную троицу в сельсовет. Не завязав тесемок, сунул папку обратно и сел на свое место, подперев голову худыми ладонями. А ведь в последний раз они собирали комиссию, вспомнил он, всего три месяца назад.

Тогда сидели у него в кабинете Ерофеев, участковый милиционер Григорьев, леспромхозовский шофер Ревякин и молоденькая учительница Зинкина. Не начинали — ждали директора леспромхоза.

— А я помню, как дед Тимохин вас за проходней посылал, — смеялся Ревякин, подмигивая Зинкиной.

— Ой, не говорите, — махнула Зинкина рукой. — Я ведь первый год у них на квартире жила. Приходит он раз ко мне и говорит, сбегай, дочка, за проходней к Никитиным, сени хочу ремонтировать, а строгать нечем. Я и побежала. А Никитины сказали, что Завалихиным отдали, те к соседям посылают. Чуть не всю деревню обегала, пока бабка одна не сжалилась, объяснила, что это за штука — проходня. Вернулась, а старик мне целую лекцию прочитал — оказывается, кому делать нечего, тех за проходней и посылают. А он живой еще?

— Помер, в прошлом году помер.

— Ну где там директор, начинать надо!

— Во, подъехал.

Когда появился директор и все расселись за столом, Иван Иваныч строго кашлянул и на правах старшего предупредил:

— Покрепче их пропесочить, чтоб проняло. Всем выступать надо, чтоб не отмалчиваться.

Несмело вошли и встали у порога Фаина, Галина и Вася. Каждый из них вел себя по-разному: Вася хлопал глазами, готовый согласиться на что угодно, Галина, молчаливая, хмурая, упрямо смотрела в пол, себе под ноги, Фаина, совершенно равнодушная ко всему, разглядывала стены и потолок в председательском кабинете.

Первым выступал Григорьев, по-военному четко излагал суть дела: гражданки Куделина, Лазарева и гражданин Раскатов несколько дней назад устроили драку в леспромхозовской «Снежинке», когда их оттуда выгнали, они долго ругались возле магазина и материли продавцов, которые не хотели им продавать водку.

Григорьев закончил, и наступила пауза. Директор леспромхоза окосил глаза на часы.

— Разрешите, извините, что порядок у вас нарушаю, в лесосеку надо ехать. Я вот что, субчики, вам скажу. Вы свои фокусы бросьте! Не исправитесь — выгоню с треском! Вот мое слово. Больше чикаться с вами не буду.