Михаил Щукин - Жестокий спрос

Вот что еще надо было сказать, но Серега смотрел на лежащего отца и молчал. Ему до слез было жалко старика, ведь он его любил, как любили все трое.

— Серега, ты мне больше такого не говори, — вдруг подал с кровати голос Григорий Фомич. — Не говори мне такого. Я сам разберусь, сам пойму. Не говори.

— Хорошо, батя. Молчу.

Больше к таким разговорам не возвращались, хотя каждый из них думал об одном и том же — о смерти Ивана.

Светка, выйдя от Невзоровых, побежала бегом. Она бежала быстрей и быстрей, словно за ней гнались. Пересекла улицу, свернула в узкий переулок, не останавливаясь, пробежала по нему, и выскочила на опушку бора, начинающемуся сразу за деревней. Молоденькие сосенки, одинакового с ней роста, нагрелись за жаркий день, исходили густым, смолевым запахом. Светка упала среди сосенок на сухую, колкую хвою, зажала руками голову и задохнулась от рыданий. Она рыдала без слез. Слез больше не было, как не было и Ивана. Сознание непоправимости случившегося, сознание, что теперь ничего нельзя изменить, что все случилось навсегда, навечно, стало приходить к ней только недавно. Разумом она и раньше понимала — Ивана больше не будет. Но где-то, на донышке души, постоянно, не отпуская, жила маленькая надежда, что все происходит не с ней, а с каким-то другим человеком. Вот стоит только дернуться, проснуться — исчезнет наваждение страшного, ночного сна. Но оно не исчезало. И сегодня, увидев Невзоровых за столом, без Ивана, она поняла — навсегда.

Никогда уже больше не услышать глуховатый, протяжный голос Ивана, не ощутить на своем теле его широких, шершавых и ласковых ладоней. Впервые она почувствовала их на своей похолодевшей груди вот здесь, в этих невысоких молодых сосенках. Под вечер плыл такой же густой запах смолы, было так же душно и жарко, а грудь ее была холодной от волнения. Ощущая шеей жесткую ткань армейского сукна, Светка лежала головой на коленях у Ивана, а прямо над ней было его лицо, были его теплые, любящие глаза. Что стало с этим лицом, с этими глазами? Она ведь больше не видела его после того вечера. И вспомнив тот вечер, Светка снова зашлась от сухих рыданий, ударяясь головой о хрустящую, колкую хвою.

Вот Иван тяжело, грузно поднялся, как слепой, выставил перед собой руки, дошел до двери, ткнулся широкими ладонями в косяки, нагнул голову и глянул назад, как-то из-под руки. Сказал только одно слово:

— Правда?

Она промолчала. Он постоял еще какое-то время и, по-прежнему из-под руки, твердо выговорил:

— Тебя я бы простил, себя простить не могу…

Она молчала.

Иван ударил широкой ладонью в дверь. Дверь распахнулась, в комнату ворвался и сильней зазвучал тугой шум ливня. Полыхнула молния, в ее бледно-мертвенном свете она в последний раз увидела высокую, чуть сгорбленную фигуру возле калитки. Молния внезапно полыхнула и внезапно погасла. Грохот грома перекрыл гул ливня, и Светка не слышала, как стукнула калитка.

Ей бы ласточкой сорваться с места, ей бы камнем повиснуть на нем… А она поднялась только для того, чтобы закрыть за ним дверь. Долго сидела на кровати, плакала и даже не заметила, как уснула под ровный, упругий гул ливня и грохот удаляющейся грозы.

Больше всего она не могла простить себе именно этот сон. И правильно, правильно сделал сегодня брат Ивана, что не стал с ней сидеть за одним столом. Тысячу раз правильно!

Только сейчас, когда до нее дошел в полной мере страшный смысл случившегося, только сейчас она полностью поняла и другое — все, что не имело никакого отношения к любви, к их с Иваном любви, было второстепенным, неважным. А она на какое-то время попыталась переставить любовь на второе место. Иван этого не выдержал. А без него для Светки все потеряло смысл.

Она тяжело перевернулась на спину, в изнеможении раскинула руки и, еще давясь рыданиями, долго смотрела в тускнеющее вечернее небо.

Домой Светка вернулась в сумерках. Семен Анисимович встретил ее встревоженным взглядом. Он видел, что с дочерью творится неладное, жалел ее и ругал Ивана — не мог, дубина, ничего умней придумать! И самого себя Семен Анисимович тоже чувствовал обиженным. Для них, для них все, а вышло вот как.

Светка, глядя мимо него сухими глазами, быстрым движением сдернула с головы платок, и ее длинные каштановые волосы рассыпались по плечам. Даже сейчас, осунувшаяся, с темными кругами под глазами и тоскливым взглядом, устремленным неизвестно куда, даже сейчас Светка была красива. И Семен Анисимович, забыв обо всем, невольно залюбовался, глядя на нее.

Держа на весу платок, она вышла на середину комнаты, остановилась, неожиданно крутнулась и оказалась почти лицом к лицу с отцом. Семен Анисимович даже слегка отшатнулся.

— Я уезжаю.

Он молча хлопал глазами. Светка отвернулась и, глядя куда-то в угол, еще раз повторила:

— Я уезжаю.

Семен Анисимович сглотнул слюну и растерянно — чего-чего, а этого он никак не ожидал! — спросил:

— Куда?

— На все четыре стороны. Уезжаю! Не могу я тут жить! Глядеть не могу!

Семен Анисимович справился с первой растерянностью, строго сузил глаза и сурово прикрикнул:

— Ну-ка, тише, не кричи.

— Буду, буду кричать! Что, не пустишь, дома запрешь?! Убегу! Или как Иван…

— Светка!

— Да, да, повешусь, если не пустишь! Будь ты проклят, вместе со своей наукой! Ты меня всему научил! Слышишь?! Всему научил! И как любовь убивать — тоже научил! Я убила! Убила! Смотреть на тебя не могу! Противно!

Не слова, а глаза Светки, горевшие нескрываемой злобой, напугали Семена Анисимовича. Он умел хорошо разбираться в людях и хорошо понял — она вырвалась из-под его руки. Начал уговаривать путанно и неуверенно. Но Светка не дослушала, ушла в свою комнату и прихлопнула дверь.

Давно не знал Семен Анисимович, что такое бессонница. И вот он снова ее узнал. Из угла в угол, из угла в угол топтал по широкой, просторной комнате невидимую тропинку, мысли его, как и невидимая тропинка, упирались в тупик.

За всю жизнь Семен Анисимович ни разу не изменял однажды выведенному и не однажды проверенному правилу: можно хорошо жить, только надо уметь. Но с недавнего времени чаще стал подумывать о том, как это правило станет ему ненужным. И не потому, что оно стало плохим или он в нем разуверился. Просто оно ему будет ненужным. Через год Семен Анисимович уходил на пенсию. И собирался осуществить последнюю, самую заветную мечту своей жизни. Хотел продать дом, хозяйство и уехать к морю, которого никогда не видел. Дом на море ему присмотрел дальний родственник, найденный письмом в теплых краях. Деньги у Семена Анисимовича были, не только ему до конца жизни хватит, но и Светке с Иваном останется. Своей мечтой он не раз делился с дочерью, ее глаза загорались и она послушно делала, что он ей подсказывал, не рассуждая, а полностью полагаясь на его ум и опыт. Все было рассчитано, все продумано. Только никак Семен Анисимович не мог предугадать последней выходки зятя. Ведь псих, псих ненормальный, и только. А ведь как хорошо шло.