Василий Росляков - Мы вышли рано, до зари

Притихли. Над водой стоит легкий парок. Воздух за ночь сильно остыл, а вода еще с прошлого дня теплая, вот и парует. Тихо над водой. Вот всплеск, сазан свечку сделал, выскочил и снова плюхнулся в воду. Там, там, там — в разных местах заиграла рыба, выпрыгивать стала, бить но воде, просто взбуровливать тихую воду. Ага, у Сережи тронулся поплавок, наклонился и пошел в сторону. Дернул удилище, что-то тяжелое не пускает удилище, упирается в воде, на глубине. Подтаскивает, хороший сазанчик вытащен на дорогу, бьется, в пыли вывозился. Снял с крючка, бросил в сетку, в воду опустил. Радость какая. Душа заиграла, азарт проснулся, даже холодок не так стал донимать. Поглядел на мутное солнышко, скоро ли выпутается из марева, вылезет и пригреет.

— Дядь Паш, у вас же клюет, — громким шепотом сказал Сережа.

— Это мелочь. У меня если возьмет…

Сидит Пашка со своей жуткой снастью. Промысловик, мелкая рыба его не интересует.

Сережа еще одного выволок. Ну рыбалка. Не помнит такой. Все, бывало, ждешь этой поклевки, часами ждешь, а тут один за другим. А Пашка сидит. Курит. Тихо уставился в воду, на свой гигантский поплавок. Сережа и не заметил, как это крашеное яйцо потихоньку ушло под воду. Пашка подсек и начал тащить, но удилище гнулось, а не поддавалось, отпустил немного, поводил туда-сюда карп или сазан, снова Пашка подтаскивать стал, почти у самого берега высунулась морда страшная, рванула на себя, опять скрылась под водой. Тут и Сережа заметил, с каким чудищем борется Пашка. Удочку свою оставил, к Пашке подошел.

— Дай подсачик, Сережа! — крикнул Пашка, борясь с рыбой. Сережа бросился с подсачиком. Уже у самого берега ходит рыбина, рвет на себя, тянет на глубину. И вдруг, брызги достали до Пашки, взбеленилась, ударила хвостом об воду, и Пашка облегченно вытащил пустую удочку.

— Вот сволочь! Видал?

— Ну рыба!

— Сазан, килограммов на шесть.

Ладно. Не уйдет. Пашка снова насадил трех червяков на свой огромный крючок, поплевал на них для порядка и забросил двумя руками подальше. Разошлись по местам. Сережа одного за другим вытаскивал одномерных, тяжеловатых рыб, примерно на полкило. Уже в садке у него шумело, плескалось.

Вот и солнце поднялось к чистому небу, спину стало припекать. От дальнего пруда показалась машина. Тихо проезжала мимо каждой карты, каждого пруда, и человек совковой лопатой скидывал сверху, из кузова, рыбий корм. Кинет прямо к берегу, поехал дальше. Пашка остановил шофера. Залез в кузов, дай лопату, дай чудок кину. Кинул в одно, в другое место. Спрыгнул. Теперь давай к этим местам, там вся рыба будет. Пашка сел к такому месту, Сергей тоже. Куртки поснимали, стали ждать крупную. Волновались, азарт не давал дышать ровно. Сережа то вовсе не дышал в ожидании, то глубоким вздохом нарушал молчание. К нему подошла одна, плавники наружу. Страх от нее. И вдруг взяло, потащило удочку. Сережа бросился, схватил за конец удилище, но оно выскользнуло и ушло в воду. Хорошо, что жара началась, разделся быстро и бросился за удочкой. Пашка, не вставая с места, смотрел, как рыба таскала снасть вдоль берега, отдаляясь и отдаляясь от него.

— Во, сволочь, чего делает. Я б достал, но у меня редикулит, ногу крутит.

Сережа поплыл к удочке. А она то ложилась на воду, то вставала дыбом, уходила в глубину, чуть только конец виднелся. Сережа плыл. Вот уже совсем близко, еще раз махнул руками, еще — и схватил. С трудом волоча ее одной рукой, другой загребал к берегу. Добрался. Вылез из камышка, схватился двумя руками, стал бороться, водить по берегу, а она ходила в глубине, не давалась.

— Ты ее помучай немного, потаскай, — посоветовал Пашка, прохаживаясь за спиной с подсачиком. — Не, не уйдет, заудилась крепко, сглотнула небось. Хана ей теперь.

И правда, притомилась рыбина, немного податливей стала, приближаться начала к берегу. Вот уже в камышке завозилась, ударила хвостом, но не разудилась. Пашка поддел подсачиком, поднял, и рыба провалилась в сетку. Все. Отвоевалась.

Пашка нес двумя руками подсачик с карпом.

— Такой же, килограммов на шесть, не меньше.

Крючок не удалось вытащить, обрезали леску. Проглотил, теперь только в желудке можно найти этот крючок. Отнес карпа в багажник.

Стали кидать по подкормленным местам, таскали рыб одну за другой, но крупная больше не попадалась. Отошла, видно, на глубину.

— Может, хватит? — спросил Пашка. — Теперь уже все, к берегу не приманишь. Ушла.

— Куда ее? Вон полный садок! Поехали, — согласился Сережа.

Дома мать выслушала восторженный рассказ Сережин.

— Где ж она, где рыба? — спросила.

— Там, у дяди Паши.

За сараем у Пашки была водопроводная труба, из нее через шланг набирали воду и в душ, и в ванну, которая стояла рядом, туда Пашка пускал живую рыбу, когда много было. Принесли доску к этой трубе, стали чистить вместе. Валентина поглядела на огромный ворох живой рыбы, сморщила нос, протянула недовольно:

— Ну где-е же рыба ва-аша?

— А это? — удивился Сережа.

— Рази ж это рыба. Из чего я хе буду делать? Тогда Пашка вынул из багажника, бросил рыбину к ногам.

— Дак свежуй. Одна только?

— Во жадина. Сколько ж тебе?

— Ну давай.

И стал Пашка свежевать. Ловко обрезал вокруг головы, задрал шкуру и стал ее стаскивать, как чулок. Зубами брал, плоскогубцами схватывал. В конце концов снял шкуру и начал стругать красноватое нежное тело. Настругал полную миску. Скелет отдал и голову. Уху варить. Сережка чистил остальную. Столько рыбы он просто не помнил. Чтобы столько было наловлено им и при нем… Валентина заелась, видно. Для нее это не рыба. Но она распорядилась быстро.

— Это пожарим, — кинула одну, другую, третью. Накидала миску. — Это Анне отнесу. Давно просила рыбки. — Анна — продавщица магазина, подруга ее. — А это посолим.

Все распределила. И Сережа, на что уж уренгоец, закаленный Севером человек, и то чуть не заплакал. Надо же баба! Вместе ловили, он даже больше поймал, потому что Пашка охотился на крупную, а эта раскидала все и даже забыла Сергея, вроде его и не было. Какой-то Анне отобрала миску, на соленье, на жаренье, а про него и не вспомнила. Да разве ж мать не может сама пожарить? Ну баба! Ну Валентина! Чтоб ты подавилась этой рыбой и этой рыбалкой.

И тогда Пашка, сопевший над разделкой большой рыбы, отодвинул в сторону полную миску, сказал:

— Это домой отнеси. А Анна подождет. Нехай обломится ей хоть раз.

— А я че, я пожалуйста… — отозвалась Валентина, но губы сморщила, видать, обиделась.

— Ну че тут, на двух мужиков, — ворчала на кухне Валя перед миской струганины. Разбавила уксус, полила им сверху, перемешала, накрошила луку, опять перемешала, лимончику надавила, подсолила и прямо рукой начала опять перемешивать. Вот и все. Хе готово. Уже через два-три часа можно есть. Поставила миску, накрыла рушничком. К обеду будет в самый раз. Пашка немного пооскаливал зубы на Вальку и удалился. Сунул на крыльце ноги в калоши и вышел за ворота. Справа — дверцы в палисадник, где стояла скамейка со спинкой, прислоненная к стене дома. Тут он сел и закурил. Курил и смотрел с тихой радостью на этот палисадиичек. С двух сторон, справа и слева, уложил он два автомобильных колеса со стертыми протекторами, в них засыпал землю и посадил цветы. Цветут сейчас голубеньким цветом, вьются, кучерявятся. Прямо как в Зимнем дворце или еще где. Перед Пашкой, поближе к канаве, из паучьих зеленых кустов вытянулись ножки оранжевых граммофончиков. Это лилии, посаженные стеночкой вдоль всего палисадника. Внутри кусты садовых колокольчиков, желтые ноготки пучками там и сям золотятся. Высокие кусты золотого шара только еще чуть-чуть заметно формируют поверху завязь. Начало лета.