Олег Куваев - Зажгите костры в океане

Ровно на двадцать первый день они сами вышли на связь с центром в 13.15 по-московскому. На всякий случай у стола собрались все трое. «УДС я УКЛ… Прием». Центр ответил им бешеной дробью. Они поняли, что великий маг и волшебник ключа Фетюков делает смотр. Биденко успел переключиться на предусмотрительно заготовленную «дрыгу», иначе ЭК-1, который вдвое увеличивает скорость передачи в умелых руках. Он отбарабанил текст рапорта о готовности. На той стороне лихо выдали радиорасписку. Биденко выждал ровно десять секунд, добавил «це эль — кончаю», выключил передатчик и облегченно сунул в рот папиросу. Маг и волшебник Фетюков мог убедиться в классной работе.

…В этот же день они впервые за все время обошли остров кругом. Воздух был влажен, и снег с первых же шагов стал налипать на валенки. Они взяли с собой карабин. Старый охотничий карабин калибра 8,2 с большими медными гильзами и пулей с мягким свинцовым наконечником.

Они спустились вниз по пологому склону и пошли по льду мимо скал и торосов. Кое-где между торосами стояла вода, но трещин еще не было. Подтаявший снег хранил песцовые следы. Трое долго смотрели через пролив. На той стороне тоже торчали скалы, но там были и ровные долины, где водятся зайцы, где живут в кустах куропатки, встают после зимнего сна медведи и снег хранит много разных следов.

Ни один из троих не имел права оставлять территорию острова «до особого распоряжения полномочных лиц». Около избушки они немного постреляли по консервным банкам. Карабин давал слабые хлопки, и пули пролетали мимо банок. Может быть, был виноват расхлестанный за многие годы службы ствол карабина, а может быть, неверный свет полярного дня.

В будке Биденко вынул из мешка одну из трех выданных на складе бутылок коньяка. Он хотел произнести какой-нибудь тост, но передумал и сказал: «Давайте, мужики, по стопочке». Они выпили, не чокаясь, из зеленых трехсотграммовых кружек и закусили холодными консервами. Коньяк очень сильно ударил в голову. Но все знали, что это от усталости и что это пройдет, если выпить еще немного, и они открыли вторую бутылку.

— За открытие станции, — сказал теперь Биденко.

— Чтоб все было как надо, — сказал Маков, и они посмотрели на Сомина.

— Будем здоровы, — сказал Сомин и быстро выпил, не крякая и не морщась. Он немного побледнел, и глаза его чуть одичали. Биденко подумал, что сейчас он предложит распить третью бутылку, которую они не имели права открывать. Но Сомин просто пошел и лег на свою койку.

— Надо пристрелять карабин, — сказал Маков. — Будем ходить на ту сторону. Носить мясо.

— Нельзя на ту сторону, — сказал Биденко. — Ты же знаешь. «До особого распоряжения полномочных лиц».

Тревожный полусвет майской полярной ночи лез в окно. Спать не хотелось. Биденко вынул из чемодана две фотографии одесских улиц и прикрепил к стене. Потом молча прицепил фотографию какой-то девчонки. Симпатичная девчонка в открытом платье, с независимым видом, какой бывает у красивых девчонок во всех городах мира. На двери он повесил расцвеченный карандашами штормовой балльник и психрометрические таблицы. Потом они с Маковым по очереди подправили одной бритвой отросшие за двадцать дней бороды. Из троих брился только Сомин. Он пережил уже ту пору, когда отращивают бороды и вешают над койкой фотографии девчонок.

Первым посторонним человеком, которого они увидели, был охотник. Его заметили утром, когда снег был розовым от солнца, а воздух был прозрачен, как это бывает только высоко в горах или в Арктике.

Темная цепочка упряжки тянулась на запад по льду пролива. Они остановили ее двумя выстрелами из ракетницы.

Охотник оказался их соседом. Зимовка стояла всего в сорока километрах от острова в устье небольшой речки, там, где береговой обрыв переходит в невысокие тундровые холмы. На лице охотника темнели шрамы от зимних морозов. Виновато улыбаясь, он складывал галеты по трое, наливал в кружку крепчайший чай и все говорил-говорил: «Зима была ветреная, песец шел средне, медведи уже взломали берлоги, дикая сила гуся сидит сейчас на талых местах, на прошлогодней бруснике и черной ягоде шикше…» Потом он так и заснул на полу в своих меховых штанах и кухлянке.

Они сели писать письма. Это были обычные письма с полярок: «Нормально. Скучаю, целую. Когда выслать деньги…» Только Сомин сидел над чистым листом бумаги и никак не мог начать.

Виденко и Маков вышли на улицу. Собаки охотника были худы и клочкасты. Они спали на солнце, блаженно вытянув лапы. В передке нарт лежал невероятной легкости мешок. Маков с уважением потряс его. В мешке хранились сорок «хвостов» песца.

— Старье, — сказал Маков, погладив одну из собак. — Атавизм. Кругом сейчас вездеходы.

— У нас на станции были собаки, — возразил Биденко, — Кони, понимаешь, а не собаки. Хоть в Одессу езжай.

В избушке Сомин все мучился над чистым листом бумаги.

Вечером охотник уехал. Весна гнала его на запад, к поселку, к магазинам, к ласковой знакомой вдове, что хранила синий бостоновый костюм, купленный по случаю прошлогодней удачи.

О том, что охотник добрался до места, они узнали дней через пятнадцать. Их письма дошли. Макову отозвалась из Архангельска мама, Одесса дала Биденко уклончивую радиограмму о хорошей погоде и экзаменах, которые надоели. Только Сомину ничего не было, и напрасно он, как только наступал «срок», искал возле операторского стола отвертку или набивал в портсигар папиросы.

В эфире накатывался вал навигации. Все чаще им заказывали сроки «син», и все чаще они сообщали однообразные ледовые сводки. Давление, видимость, румбы, баллы, миллибары, слоистая, сплошная, кучевая облачность, легкий снег, дождь, туман…

В дежурном приемнике на любой волне стоял писк. Шифровки, сводки, запросы, рапорты шли с востока, юга и запада. Ледовая разведка утюжила небо почти круглые сутки. И незаметно стало получаться так, что мерой времени стали вахты, «сроки».

Девятнадцатого июня Виденко получил сразу три радиограммы. Сегодня был его день рождения. Принимал он сам, никто не узнал об этом. Десяток дней назад, когда на центре дежурил знакомый парень, Биденко попросил «фикус». Так называлось налитое в резиновые грелки спиртное, которое давали на сброс экипажам ледовой разведки. «Фикус», однако, не поступил. Была ночная вахта, и Биденко, включив над столом двенадцативольтовую аккумуляторную лампочку, всю ночь писал письмо той самой девчонке с мохнатыми ресницами.

Хотелось написать про белый свет июня, ночной скрип льда, гусиные крики. О железных судовых койках и байковых одеялах, под которыми они спят, хотя холодно и есть спальные мешки. Можно было написать о дымах арктических пароходов, которые идут с востока, о мертвых громадах лихтеров, мимо которых они прошли на тракторах.