Всеволод Кочетов - Молодость с нами

Первую речь оказала Люся. Она сказала, что Оля хорошая девчонка и что хотя хороших девчонок на свете немало, их все равно надо беречь, холить и лелеять, и вот за одну из них надо еще и выпить и крепко ее поцеловать. Она отпила немножко шампанского, потому что больше ей было нельзя — кормящая мать! — и поцеловала Олю. Кричали «ура», подруги тоже целовали Олю; под общий шумок исхитрился чмокнуть ее в щеку и толстый студент. Оля вытерла щеку салфеткой и взглянула искоса на Виктора. Виктор почему-то сидел очень далеко от нее. Он видел выходку толстого студента, глаза у него сделались злые. Заметив это, Оля еще яростнее принялась тереть щеку, думая, что так Виктору будет приятней; лицо ее выражало подчеркнутую брезгливость и негодование.

За столом болтали, кричали, разговаривали все враз, просили слова, — было так, будто еще в институтские времена, потому что большинство Олиных гостей, кроме Журавлева, Коли Осипова, Вари и еще двоих-троих, все еще не вступили в самостоятельную жизнь, все еще учились, если не в институтах, то в аспирантуре или на каких-нибудь курсах. И еще не многих из них жизнь взяла в оборот, подобный тому, в какой она брала Люсю и Георгия, и они еще не расстались с юностью; юность еще стояла за их плечами, чудесная и хмельная, как весна, она дергала их за языки, подымала со стульев, бросала друг другу на шею.

— Товарищи, товарищи! — долго и упорно просил слова Георгий, и когда кое-как утихли, он заговорил: — Дело в том, товарищи, что все мы еще мальчишки и девчонки, так сказать, ученички. А вот Ольга Павловна Колосова — учительница! Это устанавливает должную дистанцию между нами и ею. Поэтому болтать что попало в присутствии Ольги Павловны я вам не рекомендую. Я расскажу лишь одну историю. В институте физкультуры был преподаватель плавания. Это был выдающийся мастер своего дела. Он подготовил сотни отличных пловцов. В специальном зале его ученики всю зиму отрабатывали соответствующие плавательные движения, он помогал им шлифовать каждую тонкость этих движений, потом он пускал их в бассейн, потом дальше — в реки, в озера и в моря. Они плавали и славили своего великого учителя. Но вот однажды учитель нечаянно упал в воду. Ученики ждут, когда он появится на поверхности. Его все нет и нет. Минута прошла, две прошли, семь. Кто-то сказал: ну и легкие у Семена Семеновича, столько выдерживает! А потом его достали водолазы. Он утонул. Учитель плавания никогда до этого не бывал ни в какой иной воде, кроме как в банной, и совершенно не умел плавать.

Все засмеялись, а Георгий закончил:

— Главное для учителя — не самому уметь делать то, чему он учит, а уметь учить других это делать!

— Это что — намек? — воскликнула Оля. — Может быть, я, по-твоему, не знаю истории?

Все опять засмеялись, и в этот момент в дверях раздался голос:

— А тем временем ваши пальтишки, шляпки и зонтики грузят в грузовик. Двери-то не заперты.

В столовую вошел полковник Бородин. Он был в гражданском костюме — в просторном пиджаке и вышитой холщовой косоворотке, брюки засунул в голенища сапог и походил так на председателя богатого колхоза. Боже, как только она, Оля, могла позабыть о дяде Васе! Как это могло случиться? А он, когда она к нему подбежала и бросилась на шею, сказал, смеясь:

— Известно, что добрым друзьям специальных приглашений на день рождения не посылают. Добрые друзья сами должны о нем помнить. Сейчас еще тетя Катя приедет. Она за тортом отправилась.

— Зачем? Какие торты? — заволновалась Оля, отыскивая Бородину место за столом. — Тортов у нас вполне хватает.

Бородин сел за стол. Олины друзья, которым она не раз рассказывала всякие его похождения, в том числе, конечно, и историю того, как он был актером, смотрели на него с интересом, симпатией, некоторые просто с восхищением.

— А батька где? — спросил Бородин.

— Папа у Федора Ивановича. Сказал, что не хочет нам мешать.

— Ерунда! Как это вам не мешать? Будем мешать! — Он ушел в кабинет и долго не возвращался. Он куда-то звонил, кому-то что-то приказывал. Потом он сам отворил на звонок своей жене Екатерине Александровне, несколько томной и, когда Бородина с нею не бывало, то и жеманной, актрисе местного театра драмы. Вместе с ней он вернулся в столовую, шепнул Оле: «Закусок готовь! Сейчас еще троечку гостей подбросим». Но закусок готовить было не надо, потому что приехавшие вскоре Павел Петрович, Федор Иванович и Алевтина Иосифовна, которые успели завернуть по дороге в магазин, привезли с собой еще добрую порцию яств.

За столам к этому времени было уже так шумно, что пора было вносить организующее начало, иначе гостям грозила опасность охрипнуть и оглохнуть. Коля Осипов предложил спеть.

— Вот правильно, товарищ секретарь райкома комсомола! — одобрил Федор Иванович. — Массовое мероприятие сплачивает. Узнаю боевого организатора.

— Ну, а что же еще придумать, Федор Иванович? — Коля Осипов смутился. Он никак не ожидал, что когда-нибудь окажется за одним столом с секретарем райкома партии, да еще будет с ним чокаться рюмками.

— Да нет, правильно, правильно. Мы это твое предложение сейчас утвердим и запротоколируем. А что споем-то?

— Давайте студенческую прощальную! — крикнула Тоня Бабочкина, у которой узкий шрамик шел через щеку от уха к уголку рта — это был шрам войны. Тоня маленькой попала с матерью в бомбежку. — «Город спит уже давно», — добавила она.

— Давайте.

За столом запели.

Песня была лирическая, и Павел Петрович с удовольствием отметил, что она нисколько не похожа на те шумные песни, которые он слышал летом в пригородном вагоне. Эту песню знали только Олины друзья по институту, остальные слушали и старались подпевать, большей частью — невпопад.

Потом еще пели — и все студенческое. Павел Петрович, Бородин, Екатерина Александровна, Федор Иванович и Алевтина Иосифовна ушли в кабинет. Варя сидела в столовой за столом, одинокая, бледная; она не выпила ни глотка; у нее холодело сердце и горела голова. Она чувствовала себя за этим столом чужой, никому не нужной, глупой со своими идиотскими страданиями, нелепой. Но она не могла подняться и уйти, у нее не было сил для этого, она сидела, пригвожденная к стулу.

Неловко чувствовал себя в незнакомой компании и Виктор Журавлев. Он неотрывно следил за Олей и ревновал ее ко всем, к кому она присаживалась, кому шептала на ухо, обняв за плечи рукой. Журавлев только и ждал того, как бы поскорее закончился этот страшный для него вечер.

Нина Семенова о чем-то очень старательно упрашивала своего толстого студента. Развалясь на стуле, он принимал позы восточного принца и отрицательно мотал головой. Наконец Нинины мольбы были, видимо, услышаны, — она постучала ножом о тарелку и сказала: