Всеволод Кочетов - Молодость с нами

Они сидели рядом на Костиной койке, на матраце, набитом соломой, и размышляли вслух.

— Ну что ж, — сказал Костя, — все это очень грустно, сестренка. Но мне кажется, что мы должны простить батьку. Ему очень тяжело. Тяжелей, чем нам. Ты вот нашла себе какого-то орла, ты не сидишь при папочке, верно? Ты носишься, гуляешь, танцуешь. А ему что же осталось? Его надо понять. Он, сестренка, моими письмишками да твоими налетами не проживет. Мне его, нашего батьку, если говорить начистоту, очень и очень жалко.

Оля испуганно посмотрела на Костю: да Костя ли это, ее ли это брат? Что за чепуху он говорит, еще хуже, чем говорил дядя Вася.

— Ты ничего не понял, — сказала она. — Семья же развалится, Костя!

— А ты не так рассуждай, — снова заговорил Костя. — Ты знаешь как суди: давай эту Варю тоже примем в семью. Пусть не замена будет в семье, а прибавление. Разве так нельзя?

— Нет! — горячо сказала Оля. — Нет! Сто раз — нет! — Подумав, она сказала: — Пусть бы не папу, пусть бы тебя она полюбила… Ну зачем папу?

Костя улыбнулся, вытащил из кармана кителя комсомольский билет в красной кожаной обложке, извлек из-под обложки фотографию и протянул ее Оле. Оля увидела девушку с очень серьезными глазами. Она вернула карточку Косте и сказала:

— Можешь ничего больше мне не объяснять, не читать никаких моралей. Я все поняла. Я поняла, что тебе совершенно безразличны мои волнения и переживания, что ты такой же эгоист, как и все, что к тебе пришло твое счастье, а на остальное — махнем рукой. Разве не так, Костя?

— Конечно, не так.

— Так, Костенька, так! А ведь было когда-то иначе. Помнишь, как мы друг друга выручали в трудных случаях? Помнишь, как я заступалась за тебя, брала на себя твою вину, зная, что тебе-то, мальчишке, может влететь, а мне-то, девочке, папа и мама все прощали? Мы были друзьями, Костя.

— Мы и сейчас друзья. И всегда будем друзьями. Не устраивай трагедий.

— Не будем мы друзьями. Ты женишься на ней. У вас заведутся детишки, и прощай мой брат Костя.

— И ты выйдешь замуж. И у тебя заведутся детишки. И прощай моя сестренка?

— Я не такая, — ответила Оля. И ей стало горько оттого, что все пытаются подавить ее логикой, а никто не хочет понять происходящего в ее душе. — Ладно, — сказала она. — Не поняли друг друга — и не надо. Не будем об этом больше. Расскажи лучше, как ты тут живешь? Кто эта девушка?

Костя рассказывал о пожаре, о книгах, которые спасал, о Любе — какая она замечательная. Он с ней встречается в лесу на половине дороги, чтобы каждому было быстрее возвращаться домой — три километра одному, три другому. Но вот теперь осень, начались дожди, в лесу мокро. А потом начнется зима, — неизвестно, что будет тогда. В село к Любе он ездил только два раза, а она на заставе не была еще ни разу. Сюда ведь так запросто ходить нельзя. Даже чтобы привезти родную сестру, и то надо было попросить разрешения у начальства. Капитан Изотов просил.

Костя показывал Оле усадьбу заставы, коров, собак, галку с подбитым крылом, которая жила в собачнике, и собаки ее не трогали.

Брат и сестра бродили по осеннему лесу. Тут было невиданное количество брусники, крупной и до того перезрелой, что сок у нее был вроде квасу, шипучий. На каждом шагу встречались грибы, из-под ног с грохотом и треском вылетали огромные птицы.

— Какая природа! — сказала Оля. — Пожить бы тут хоть месяц. Все нервы пройдут.

— Не стыдно тебе про нервы! — ответил Костя. — Еще девчонка, а уже нервы. — Оля заметила, что он изо всех сил старался изображать бывалого пограничника — выдержанного, непреклонного; он даже говорил: мы, чекисты.

Вечером, по просьбе старшего лейтенанта Андрющенко, Оля рассказывала солдатам и сержантам о новых открытиях в Новгороде, об истории Руси, о берестяных грамотах. На заставу редко кто заезжал со стороны и редко кто рассказывал такие интересные истории. Олю готовы были слушать еще и еще, если бы дежурный не подал команду: отбой. Надо было ложиться спать.

В комнату Кости внесли еще одну узкую железную кровать, положили на нее такой же, как и у него, соломенный матрац, постелили довольно тонкое одеяльце.

— Холодно будет, — сказала Оля.

— Здесь, сестренка, народ закаленный. Здесь обстановка такая, чтобы не очень-то изнеживаться.

Они легли, как бывало в детстве, на постелях рядом и долго говорили в темноте. Мимо заставы прогрохотал во мраке поезд, в Костиных окнах страшно задребезжали стекла.

— И ты это терпишь? — удивилась Оля.

— Привык, даже не слышу. Я скорее от шороха проснусь.

Среди ночи Оля, которой было очень холодно под тоненьким одеяльцем, почувствовала, как Костя накрыл ее еще шубой из белого меха, которую она видела днем в углу на гвозде. Под шубой стало тепло, и Оля крепко уснула.

Она проснулась от Костиных толчков.

— Оленька, вставай! — говорил Костя, стоя возле ее постели, уже одетый и умытый. От него пахло улицей. — Ты хотела на границу, Оленька. Только что позвонили: есть разрешение. Вставай, Оленька, я тебе покажу интересное. Будем поезд пропускать с участниками международного фестиваля, едут на ту сторону, домой. Молодежь.

Оля потянулась. Наверно, еще было очень рано. В окна розово и студено входил осенний медленный рассвет. Вылезать из-под шубы не хотелось, но разве можно было упустить такой случай, о котором говорит Костя!

Костя оставил ей чью-то гимнастерку, чьи-то брюки, резиновые сапоги и вышел. Оля одевалась в непривычные, непонятные одежды. Когда снова вошел Костя, перед ним был молодой, стройный маленький солдатик. Костя застегнул ей шинель, помог затянуть пояс: «Так теплее будет, — утро очень холодное».

Утро и в самом деле было холодное. На пожелтевшей мертвой траве лежала густая студеная роса, похожая на иней, и даже появившееся над лесом солнце светило холодно, как луна.

На железную дорогу вышли недалеко от полосатых шлагбаумов. Там уже было несколько пограничных офицеров и сержантов, одетых в комбинезоны.

На той стороне, за шлагбаумами, прохаживались два человека с автоматами на груди. Оля думала, что это чужие пограничные солдаты. Но Костя сказал, что это не солдаты, а жандармы. Слово было из далекого прошлого, давным-давно забытое. Оле было трудно поверить и осознать, что она видит живых жандармов, о которых только читала в книгах.

Костя и Оля стояли на песчаном откосе, когда медленно подошел и остановился перед шлагбаумом поезд из восьми цельнометаллических новых вагонов. В каждом окне были букеты цветов, из каждого окна выглядывали девушки и юноши, на ломаном русском языке они кричали пограничникам: «До свидания, дорогие друзья, до свидания!» — махали платками, руками. Костя тоже помахал рукой. Глядя на него, помахала и Оля. В одном из вагонов на незнакомом языке пели «Гимн демократической молодежи».