Анатолий Левченко - Пятьсот веселый

— Не стрекочи, а делай, как старшие велят. — Это старушка внесла свою лепту в событие, взбудоражившее вагон.

— Пошли, пошли, — Владимир сгреб Арвида за шиворот.

По дороге Астахов взял у Генки бумажник, достал паспорт и прочитал фамилию, имя и отчество владельца:

— Курганов Александр Александрович. Звучит недурно.

Они выбрались на перрон и вошли в здание вокзала, битком набитое людьми, которые сидели и спали в самых невероятных позах и в самых неожиданных местах.

— Подождите меня здесь, у почты, — сказал Владимир, сообразив, что в такой сутолоке невозможно никого отыскать. — Возьми, Гена, бумажник. Ты нашел, ты и вернешь.

Вокзальная дикторша объявляла о посадках, отправлениях, прибытии и опоздании поездов, и голос у нее был такой безнадежно-тягучий, что, казалось, если бы она вдруг объявила даже самую радостную весть, никто бы и не обрадовался.

Но вот в репродукторе что-то щелкнуло, как всегда перед очередным объявлением, и все тот же унылый голос возвестил:

— Гражданин Курганов Александр Александрович, потерявший документы и деньги, просим вас подойти к почтовому отделению. Повторяю…

Не прошло и нескольких минут, как Генка увидел пробивающегося сквозь толпу Курганова. Волосы упали ему на лоб и прилипли к переносице. Глаза были жалкими, испуганными и радостными! И странно — лицо это показалось Генке более человеческим, чем прежде, впрочем, может быть, просто потому, что за Кургановым шла Валентина, раздавая улыбки тем, кого она просила посторониться.

— Это вы! Это вы! — бессмысленно крикнул Александр Александрович, налетая на Генку и Арвида. Лицо его было вытянуто вперед, и даже второй подбородок куда-то исчез, словно рассосался по шее. — Давайте же бумажник! Скорее!

Арвид откровенно хихикал, не стесняясь Курганова, а Генка, глядя на Валентину, чуть не забыл, зачем он торчит у этой почты, в душном вокзале.

— Возьмите. — Генка наконец опомнился и протянул бумажник Курганову.

Тот схватил его обеими руками, торопливо проверил бумаги, пересчитал деньги.

— Все цело. Слава богу! — бормотал он радостно и удивленно. — Но как я мог потерять бумажник! Какая беспечность!

— Какие хорошие ребятки! Просто прелесть! — прожурчала Валентина и вдруг порывисто шагнула к Генке и звучно поцеловала его в щеку. — Давай и тебя поцелую, рыженький!

— Еще чего! — Арвид надменно вскинул голову, но покраснел. — Целуйте этого отличника, а я пошел. Адью!

Валентина засмеялась. А Генка был счастлив. — Ой, помада на щеке! — Валентина всплеснула руками. — Дайте я сотру!

Но Генка отстранился, чтобы сохранить как можно дольше прикосновение ее губ.

— Вот вам, — раздался в этот момент совсем ненужный голос Курганова. — Купите себе пряников и конфет.

Он протягивал счастливому Генке жалкие оскорбительные бумажки! И вдобавок улыбался.

— Сами ешьте свои пряники! — зло выдавил из себя Генка, понимая, что его слова звучат по-детски.

— Не сердитесь, пожалуйста, — пропела Валентина, бросив пренебрежительный взгляд на родственника. — До свидания! До встречи в Москве! — Она протянула свою маленькую ручку.

Подойдя к вагону, Генка сразу понял, что Арвид уже успел все рассказать, выставив его, Майкова, в самом невыгодном свете.

— Обойми, поцелуй, — громко и фальшиво запел читинец, перегнувшись через брус, и сразу согнал с лица Генки счастливую улыбку, которую он донес от самого вокзала.

— Все в порядке, Гена? — спросила Марина. Она улыбалась, наверное, заметив след помады на его щеке.

— Все в порядке, — ответил Генка и проскользнул в вагон. Ему хотелось сейчас побыть в одиночестве, полежать на полке и подумать обо всем происшедшем.

Но Арвид и не думал оставлять его в покое.

— Наш Гена благородно отказался от награды, — заявил он громогласно, чтобы слышали все. — Важный давал ему деньги, а он отказался.

— Много денег? — сразу же поинтересовался Николай.

— Откуда я знаю: много-мало? — Генка пожал плечами. — Что я, из-за денег бегал на вокзал?

— Из-за красивых глазок! — хихикнул Арвид.

— Взял бы деньги-то, — произнес Николай, явно разочарованный Генкиной непрактичностью. — Не украл ведь. Заслужил.

— Дают — бери, бьют — беги, — скрипнула из угла старушка.

— А ну вас всех с вашими деньгами! — Генка вконец рассердился и полез на свою полку.

— Эх, и перепугался этот важный! — снова раздался насмешливый голос Арвида. — Дрожал как осиновый лист. Умора!

— Видать, и служебные документики были, — поддержал разговор Николай. — За них взгреют — не возрадуешься. А, видно, строгий по службе этот высокий.

— Не строгий, а дутый, — сердито сказал Матвей, ему явно не понравились уважительные нотки, звучавшие в голосе Николая. — Видывал я таких, елки-палки! Убери его от должности — станет он как кур ощипанный: ни ума, ни ремесла никакого… Осанка-то она — обманка. Вот был у нас в роте старшина, Колесов Иван. Так он только толстых генералов признавал. Если нетолстый или хотя бы невысокий — значит, так себе, а не генерал. Я ему, дундуку, Суворова в пример ставил: вот, говорю, фельдмаршал, однако до самой старости был легкий, как молодой петушок. А Иван Колесов все на своем стоит, хоть кол на голове ему теши!

— Я и сам начальников уважаю, которые пофигуристей, — просипел Николай.

— Эх, темнота ты, Коля-Николай, — вздохнул Матвей. — Для тебя хоть пять Октябрьских революций совершай, ты все будешь как таракан за печкой…

Владимир еще не вернулся в вагон, и было заметно, что Марина беспокоится, то и дело поглядывает в сторону вокзала, невпопад отвечая на вопросы старушки.

А Генка решил, что сейчас самый подходящий момент, чтобы узнать у Николая хоть что-нибудь об Астахове.

— Николай, а ты как попал на Север? — спрыгнув с полки, спросил он, хотя, в общем-то, кое о чем уже догадывался.

— Эх, паря, как наш брат туда попадает? — Николай махнул разрисованной рукой. — Своровал я, понял? Что тут скрывать! Позарился, думал, авось проскочу… Не тут-то было. Загребли, застукали и отправили, куда Макар телят не гонял. В тридцать пятом это еще было.

Николай вздохнул, и в его широченной груди будто заиграли на расстроенной губной гармошке. Эта игра не понравилась Николаю, он прокашлялся, вздохнул еще раз, прислушался, отрешенно глядя в потолок вагона и вроде немного успокоился.

— Срок мой вышел, когда война уже началась. — Николай, видимо, обрадовался случаю поговорить о своей прошлой жизни, которая уже не казалась такой страшной, потому что была позади. — Ты садись, паря, в ногах правды нет.

Николай присел на свой мешок, а Генка пристроился на уголке астаховского чемодана. Ну и кожа! Так и хотелось погладить ее, но Генка все же удержался: он слишком часто видел, как это делает Николай — любовно, с каким-то плотоядным выражением лица.