Иван Щеголихин - Дефицит

— Во все вмешиваешься, всех упрекаешь, — продолжала Марина, решив выдать мужу все, что скопилось. — А Борис между тем прав: ты борешься, не щадя себя, изо всех сил стараешься утвердить лозунг — из унитазов не пить. Без тебя этого, конечно, не знали бы. На кофточку уже набросился, нашел объект.

Он вдруг представил — вот так же за столом, в другой абитуриентской семье, между людьми порядочными, добросовестными, идет сейчас разговор о том, что сын Сорокина приехал в институт на «Ладе» за девять тысяч, а дочь Малышева явилась в кофточке «Хочу мужчину».

— Бедлам! Маразм! Бар-дак! — Изо всей силы, с размаху, как метлой, он шваркнул по столу, и вся посуда, все чашки-ложки со звоном и грохотом — об стенку и каскадом на пол. Вскочил, отбрасывая табуретку, — и прочь, подальше, ко всем чертям! Навстречу перепуганная Катерина из своей комнаты, уже без кофты, ее счастье, в халатике.

— Папочка, папочка, ты чего?!

Он выскочил в прихожую, заметался возле входной двери, на кухню прошел, обратно вернулся, здесь он похаживал обычно прежде и курил после ужина. «Спокойнее, черт возьми, гибче!» В ушах шумело, во рту пересохло. Ну вот что сейчас люди подумают? О нем, о его семье?.. Слышал, как мать с дочерью, ни слова не говоря, осторожно, стараясь не звякать, собирали с пола осколки. По радио на кухне бормотали прогноз погоды — тридцать-тридцать два градуса без осадков. Услышал еще какое-то бормотание, показалось, холодильник слишком громко урчит — нет, холодильник молчал, он вернулся к входной двери, прислушался — шорохи, возня, будто кто-то красит с той стороны сосредоточенно, деловито и притом мурлычет: «Все могут короли, все могут короли…» Малышев выдернул дверную цепочку, она скользнула по желобу с коротким, как выстрел, звяком, рывком дернул на себя дверь, в лицо ударила вонь, будто он опрокинул бочку с дерьмом, и увидел Витю-дворника на корточках, пыльную его кепочку, серый халат, кирзовый сапог, а возле сапога пакет из полиэтилена. Брезентовой рукавицей Витя доставал из пакета нечистоты и мазал дверь его, квартиры Малышева, входную дверь. Появление хозяина дворника не смутило, но поскольку дверь отошла, Витя по-гусиному переставил ногу через порог, не переставая мурлыкать: «Не могут короли жениться по любви», и еще мазнул по двери очередной порцией. Малышева словно током ожгло, он тигром перескочил через дворника. «Как ты смеешь, подонок?!» — схватил его обеими руками, словно щенка за шерсть, и отшвырнул от двери мощнейшим толчком, вложив в него всю злость, ярость, оскорбленное самолюбие. Дворник пролетел четыре ступени серым мешком, рукавицы попадали на лестнице, и он головой вперед, выставив защитно руки, ударился о дверное стекло подъезда, стекло треснуло, со звоном осыпалось.

— А-ай! О-ой! — нутряным голосом завыл дворник. — Убивают!

На шум выскочила Марина, открылась дверь соседней квартиры, появился Женька, школьник, за ним выглядывала перепуганная шумом его мать. Дворник, не переставая громко айкать и ойкать, развернулся и сел, увидел кровь на руках и начал водить ладонями по лицу, размазывая кровь, живописуя картину своего измордования.

— Принеси воды, — распорядился Малышев спокойно, вся дурь мигом вылетела из него.

Марина вынесла ему стакан с водой и, семеня по ступенькам, стала спускаться к Малышеву.

— Ведро воды! — потребовал он, и Марина тут же поспешила обратно, держа перед собой стакан, от растерянности боясь его расплескать. Женька оказался поворотливее, вынес ведро, Малышев обмыл дворнику руки, тот мычал пьяный в стельку: «Все могут короли», плеснул ему на лицо водой, смыл кровь. Марина вынесла лейкопластырь и стерильный бинт, он тщательно перевязал тому руки, остановил кровотечение. Тут уже появились соседи, пока он его обхаживал, и сверху с лестницы послышался вкрадчивый голос Чинибекова:

— Сами лечим, сами калечим.

Поразительна его вездесущность, где бы что ни случилось, он тут так тут, постоянно пьян, но всегда все видит, слышит, запоминает.

Дворников пакет валялся на ступенях, драный, мятый, виднелись облезлые буквы «Marlboro» — и тут фирма! Дворник сидел на мокром полу, свесив через колени руки в белых бинтах, похожих на перчатки, прямо-таки боксер между раундами.

— Что случилось? — слышались голоса.

— Откуда такая вонь?!

— Да это товарищ Малышев, наш депутат, — охотно объяснил Чинибеков. — Нанес телесные повреждения.

— Как вам не стыдно! — набросилась на него Марина. — Посмотрите, как он всю нашу дверь измазал.

— Милицию надо было вызвать, — посоветовал кто-то. — Дружинников. Нельзя прощать безобразий.

— Вставай! — приказал ему Малышев. — Дерьмо за тобой смывать будем.

Чинибеков подошел к дворнику, помог подняться и повел его, приговаривая, чтобы все слышали:

— Я с тобой, Витя, мы это дело так не оставим, Витя, я свидетель.

Малышев, уже совершенно спокойный, молча прошел в квартиру, сбросил мокрые шлепанцы в таз и босой вышел с ведром воды мыть подъезд. Догадливый Женька вытащил скатанный колесом резиновый шланг, бабка его по вечерам поливала из окна цветочные грядки. Малышев натянул конец шланга на кран в кухне и минут пятнадцать хлестал водой по двери, по полу, по ступеням подъезда, пока не смыл все, не вычистил, после чего вышла Марина и опрыскала дверь, стены, ступени югославским (тоже дареным) дезодором, таким едким, что аромат его наверняка поднялся до пятого этажа.

Затем он тщательно помылся в ванной и пошел в кабинет с определенной целью. После того, как бросил курить, он недели две держал на столе раскрытую пачку «Космоса», вырабатывая равнодушие, подавляя в себе искушение, а потом то ли выбросил в мусорное ведро, то ли сунул в ящик стола. Кажется, все-таки оставил, кощунственно выбрасывать курево в мусор, а если нет, придется втихаря обратиться к тому же Женьке, попросить сигарету. И не одну, а как минимум три. Он решил закурить твердо, уже не отговаривая себя. Открыл нижний ящик письменного стола, где лежали обычно конверты, зажигалки, батарейки, авторучки, и увидел синюю пачку «Космоса». С удовольствием выкурил сигарету, прошел на кухню к открытому окну и выкурил вторую. Кереева в сущности права, сказав, что зря он бросил курить, только чаще стал повышать голос и еще больше во все вмешиваться.

Появилась Катерина в длинном халате, черном, с красными цветами, японском, и беспечным тоном спросила:

— Папочка, можно с тобой поговорить на отвлеченную тему?

Наверное, ее послала мать, успокоить буяна. Он закурил третью уже сигарету, дочь и бровью не повела и продолжала тем же легким тоном, как будто ровным счетом ничего не произошло, и непохоже было, что она притворяется, для нее и в самом деле ничего такого особенного не случилось, она так и не вышла в подъезд, возможно, не слышала, впрочем, вряд ли, просто училась себя сдерживать — не у отца училась, а у матери. И на сигарету его нуль внимания. Да она и сама закурила бы, если бы отец предложил за компанию, она наверняка покуривает, не может она пропустить ничего модного, современного ни в одежде, ни в поведении. Но он ей никогда не предложит, будь ей не семнадцать лет, а хоть сто семнадцать, не повезло ей с отцом.