Иван Щеголихин - Дефицит

— Что значит принято, Катя?

— Я, может быть, неправильно выразилась, но как говорит Маяковский, смотри на вещи просто.

Елена Леонидовна метнула на нее быстрый взгляд, дернула верхней губой, будто девушка ей неприятна, а Катя подумала, что она переигрывает в своем стартовом волнении, как будто у нее и в самом деле первая финансовая операция. Но может быть, мама права, профессор Сиротинин и впрямь не от мира сего, вот почему жена его дрожит, без притворства трусит.

Елена Леонидовна еще раз глянула на Катю своими черными обворожительными очами, губа ее снова чуть заметно дернулась, может быть, оттого, что Катя уж слишком прямо ее успокаивает, как ровня. Надо быть сдержанней и скромнее.

Но может быть и другое — она ждет, что Катя сама заговорит на нужную тему. Кто из них абитуриентка, ведь не жена профессора? Хотя инициатор — она. Ждет, притвора, мнется, ломается. Катя — что остается — двинулась ей на помощь:

— Вы можете мне смело довериться, Елена Леонидовна, я же не маленькая, в институт поступаю, правда, со скрипом.

— Катя, потребуется помощь твоей мамы. Но я решила сначала поговорить с тобой.

Почему мамы? Впрочем, естественно — откуда у самой Кати столько карманных денег?

— Мама согласна, мы с ней уже все обговорили.

— Как обговорили?! — Елена Леонидовна повернулась к Кате всем телом. — Как… решили? Без меня?

Все-таки она актриса великолепная, ловкая притвора. Или же паникерша, трусиха отчаянная.

— Нет, почему же, с вами. После вашего звонка.

— И что вы решили?

— Мы догадались.

Елена Леонидовна недоуменно приподняла брови, плечи, руки, все, кажется, что можно было приподнять. Может быть, назвать ей сразу сумму и тем ускорить дело? Ну а если она обморок разыграет, тогда что? Лучше выждать, что она дальше скажет.

— Как вы могли догадаться, Катя? Ты виделась с Настенькой? Она тебе звонила?

— Не-ет. — Тут уже и Катя подрастерялась — при чем здесь Настенька? Или она тоже выступает в роли посредника? Ничего пока не понятно, надо помолчать, не называть сумму, пусть уж Елена Леонидовна сама выкручивается, называет. Даже интересно, как она это сделает. Владеет же она каким-то приемом.

— Да вы спокойнее, Елена Леонидовна, что тут такого?..

Сиротинина перебила ее, видимо, набралась решимости:

— Настя попала в беду, Катя, и требуется твоя помощь. Вернее, помощь твоей мамы. Но я решила сначала поговорить с тобой, как со взрослой и, прежде всего, как с подругой Насти. Я боялась, что твоя мама сразу мне откажет, и решила заручиться твоей поддержкой.

— Пожалуйста-пожалуйста, — торопливо отозвалась Катя, не улавливая пока ее замысловатого хода.

— С Настей, Катя, случилась беда, — голос ее дрогнул.

— Да что вы, Елена Леонидовна? Там? На стажировке в Большом театре? Что, травма?

— Нет, Катя, все гораздо хуже.

Наверное, вот он, ее прием — попала в беду и нужны деньги на выручку.

— Ни на какой стажировке она не была. Только великое дитя Николай Викентьевич может такому верить. И мне внушил. Настя приехала, но не может показаться дома. Потому что она… — Елена Леонидовна раскрыла сумку, достала платочек и тут же положила его обратно, раздумала пускать слезу. — Она беременна.

У Кати перехватило дыхание, сердце так и заколотилось, она испугалась. Чего, спрашивается? Сразу и не поймешь. Испугалась беременности своей юной подружки, но более того своей грубой, грубейшей ошибки. Надежда рухнула — вот чего она сверх всего испугалась.

— Я надеюсь, Катя, с тобой можно говорить, как со взрослой. Беременность у нее не меньше пяти месяцев, уже виден живот. А у Николая Викентьевича спазмы сосудов головного мозга, его удар хватит, если он ее увидит. Он ее до умопомрачения обожает. В декабре у него юбилей, семьдесят и сорок пять научной деятельности. Я все сделаю, чтобы он не увидел ее в таком положении, я обязана его беречь. — Елена Леонидовна хотя и достала опять платок, но и слезинки не проронила, не всхлипнула даже, она волевая, деятельная особа, она действительно охранит своего профессора. — Она все от меня скрыла, — продолжала она ледяным голосом, без тени сочувствия дочери. — Она тайком сбежала со своим, не знаю даже, как его назвать, дружком, сожителем, соблазнителем. Теперь, Катя, требуется помощь твоей мамы.

Катя инстинктивно прижала к себе дипломат, желтая коробка перекатилась внутри беззвучно, но Катя услышала — деньги ее на месте. А ведь чуть было не потеряла. Хорошо, что не ляпнула сразу, выдержка, что ни говори, полезное свойство характера. Теперь она согласна, две тысячи — это сумма.

— Только твоя мама ее спасет, ее и Николая Викентьевича. — О себе она не говорила, в спасении она не нуждается, обойдется своими силами.

— Я не совсем понимаю, Елена Леонидовна, почему именно моя мама?

— Я знаю, Катя, в таком случае — только твоя мама! — наступательно проговорила Елена Леонидовна.

— Насколько мне известно, я уже взрослая, вы сами сказали, — в пять месяцев уже поздно.

— Да, Катя, поздно — по правилам. Но нет правил без исключения. Существуют специальные операции по спасению выкидышей, разные патологические случаи, резус и тому подобное. Здесь у нас, я повторяю, никто, кроме твоей матери, не поможет. Умоляю тебя, Катя.

Вон какая мамуля у нее уникальная, Катя и не подозревала.

— Насколько мне известно, мама не занимается этими самыми… — Вот уж не ожидала она от себя, что не сможет выговорить — «абортами».

— Но она дает направление куда надо. Не будем вникать в подробности, но я об этом знаю, Катя. Я очень тебя прошу, поговори с мамой. Я готова стать перед тобой на колени. — Она сказала это так твердо, что Катя поверила и еще подумала: зато меня теперь вы не поставите на колени.

Что-то Елена Леонидовна безусловно знала, но далеко не все. Не знала она в частности, какой великий шанс выдавала она самой Кате в создавшемся положении. Итак, семья профессора Сиротинина отныне целиком в ее, в их с мамой власти. Такого оборота Катя и представить себе не могла при всем богатстве своего воображения.

— Успокойтесь, Елена Леонидовна. — Катя настолько теперь уверилась в своих возможностях и осмелела, что положила ей руку на плечо. — Я поговорю с мамой, обещаю вам. — И тут же прикусила язык, нельзя так сразу соглашаться, транжирить свой шанс почем зря. — Я думаю, она… если только она в силах помочь, конечно.

— Спасибо, Катя, у тебя чуткое сердце.

Правильно, чуткое, оно чует, что надо спешно возвращаться туда, к началу, где Елена Леонидовна — просительница, надо срочно исправлять свой промах.

— Я, конечно, поговорю с мамой, повторяю — если она сможет. Хотя я не уверена. Честно говоря… я не ожидала. Как это могло случиться, Елена Леонидовна?